…— Нет, нет, Владимир Альбертович.Боже упаси. Просто мне вспомнился один текст с очень созвучным началом, — успокаивающе сказала Лукошкина.— Автор? — со сталью в голосе произнес Володя. Дрова в камине уже разгорелись, и свет от них падал на трагическое Володино лицо — Гамлет, да и только.— Лоханкин, — сказала Аня. — Васисуалий Лоханкин.— Как?— Своей супруге… Кстати, если вы помните, ее зовут Варвара, и она имела два существенных достоинства: большую белую грудь и службу… Так вот, обращаясь к Варваре, Лоханкин говорил так: «Волчица ты! Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня…»И так далее. Мне показалось, что есть некоторое сходство. Разумеется, случайное…— Так, — сказал Володя. — Так…Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.— Закройте рот, Танненбаум, — саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы… Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.Трещали дрова в камине. Трагический поэт вышел вон, мы трое сидели и молчали… Ах, Аня! Юрист убил поэта…Тут в комнату возбужденно влетел Юрий Львович. Влетел и ухватил Танненбаума за пуговицу… До чего же любит за пуговицу хватать!— Караул, — сказал светский хроникер.— Что? — сказал Танненбаум.— Караул, господин Танненбаум. Кругом — ворье!— Как?— Так! Бинокль спи… украли.Мы с Анной переглянулись: вторая пропажа — это уже случайностью не назовешь. Это уже интересно. После того как хроникер слегка успокоился, мы смогли совместными усилиями расспросить его. Выяснилось, что у Юрия Львовича был взят с собой бинокль (хороший, полевой, корейский, шестикратный). Так вот, этот бинокль пропал. Мы расспросили Юрия Львовича: а точно ли был бинокль? Может быть, Юрий Львович забыл его дома? — Нет, не забыл. И не далее как в обед достал его из саквояжа. Держал его вот этими самыми собственными своими руками. — А может быть, обратно в саквояж положили? Или жена ваша куда убрала? — Нет, не положили. И жена ничего не трогала. А бинокль украден какой-то сукой. И футляр украден. Осталась только замшевая салфеточка для протирания оптики…А еще интеллигентные люди! Ворье! У Галины Павловны — английский парик! Ему цены нет! Ворье! Какие меры вы собираетесь предпринять, гражданин Танненбаум?Танненбаум громко икнул и быстро вышел. Покачивая головой, Юрий Львович опустился в кресло.— А зачем вы взяли с собой бинокль? — приветливо спросила Анька.— То есть как — зачем? — удивился Юрий Львович. — Здесь же семинар!— Вот именно. Я спрашиваю: зачем на семинаре бинокль?— Э-э, коллеги… А вы знаете, как переводится с латыни слово «семинар»?Мы с Лукошкиной не знали, о чем и сообщили Юрию Львовичу.— То-то, — ответил он удовлетворенно. — Слово семинар на латыни означает — рассадник!… А вы что себе думали?И Юрий Львович торжественно поднял указательный палец.— А что еще украли? — спросил я.— Еще? Да, кажется, ничего.— Вы уверены?— Э-э… нужно проверить.Юрий Львович ушел. А я задумался.Я задумался, но ничего путного в голову не приходило.
* * * Ничего путного в голову не приходило.Аня сказала:— Плюнь, Андрей… Пусть сами разбираются, кто тут у них такой шустрый. А нам еще денек отмучиться, да и домой.Она все правильно сказала: ну что в самом деле голову ломать?… Парик… бинокль… Какое мне дело? Отбарабаним завтра лекции, попрощаемся с коллегами, а послезавтра утром господин Танненбаум отвезет нас в аэропорт.— Пошли танцевать, — предложил я Ане.— Нет, я еще не все сделала. Пойду к себе — поработаю, тут слишком шумно стало.Я проводил Анну до ее коттеджа. Напоследок еще раз уточнил место нашей встречи. Сауна? Сауна!Когда я вернулся, тусовка была в самом разгаре. Господа журналисты активно оттягивались. Коля Повзло пил с Юрием Львовичем. Как только Юрий Львович увидел меня — сразу вскочил. Сейчас будет пуговицу крутить, понял я и оказался прав. Он вцепился в пуговицу моего пиджака и сказал, тараща глаза:— Нам нужно поговорить, Андрей Викторович.— Может быть, завтра? — спросил я, пытаясь освободить пуговицу.— Нет, немедля, — сказал Юрий Львович и решительно пуговицу дернул. Она оторвалась. Юрий Львович недоуменно на нее посмотрел и протянул мне:— Возьмите. Это ваша.— Спасибо, — сказал я.Юрий Львович был уже изрядно нетрезв, глаза у него блестели, залысины сделались цвета кумача.— Нам нужно поговорить тет-а-тет.— Я слушаю вас, Юрий Львович.Хроникер ухватил меня за локоть и потащил. Я грустно посмотрел на Аньку, она подмигнула.— Я знаю, кто совершает кражи, — громким шепотом заявил Юрий Львович.— Это интересно, — сказал я, а про себя подумал: «Дурдом…»— Я подозреваю господина Танненбаума.— Да? И почему же вы его подозреваете?— Сволочь!Дурдом. Нужно будет сказать Повзло, чтобы больше не пил с этим скандалистом-хроникером.— Сволочь законченная и на руку нечист. Еще при коммуняках попадался на растрате. Да и сейчас, знаете ли…— Что — сейчас?— Барабанит. И в ментовку, и в ЧК.О, я его знаю.Я пожал плечами, а Юрий Львович взялся за вторую пуговицу… Нет, это слишком! Я резко отодвинулся, спас пуговицу.— Скажите, Юрий Львович, — спросил я, — зачем вы мне все это рассказываете?— Как — зачем? Нужно разоблачить Танненбаума.— Разоблачайте на здоровье. В милицию, кстати, сообщили о кражах?— В милицию?! Вы смеетесь?— Нет, нисколько.Хроникер снова нацелился на пуговицу, но я предусмотрительно накрыл ее ладонью, а ему протянул другую, уже оторванную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13