это не что иное, как агломерат отдельных видов.
Индивидуум ответственен за свои персональные поступки.
— В том числе, и за такие, как организация частных войн? Говорю вам, Хейм — этот человек был бы сегодня жив если бы вы оставались дома.
Хейм украдкой бросил взгляд сквозь мрак. Он не мог ни разглядеть лицо Брэгдона, ни разобраться в нюансах искаженного голоса.
— Но послушай, — сказал он, — я мог бы обвинить тебя в убийстве с целью вмешательства во внешнюю политику. Моя экспедиция носит легальный характер. И возможно, у нее даже больше сторонников, нежели противников.
Мне страшно жаль Грега. Он был моим другом. Однако ему была известна вся степень риска, и он пошел на это добровольно. Умереть, сражаясь за стоящее дело — не самый худший способ смерти. Вы же слишком много на себя берете.
Брэгдон попятился назад.
— Хватит, молчите!
Хейм продолжал безжалостно долбить:
— Отчего вам не спится? Уж не Грег ли тревожит ваш сон? Не задумывались ли вы о том, что вашей шумливой породе ненависть придает больше сил, чем любовь? Не возникало ли у вас желание отрубить палец нажимающий на спусковой крючок оружия, если оно нацелено на человека, пытавшегося сделать все, что можно, ради Земли? И хватит ли у вас сил назвать кого-нибудь убийцей?
— Подите к черту? — Брэгдон вскрикнул — Подите вы к черту!
Он отполз на четвереньках от Хейма. В нескольких метрах от него он остановился скрючился и плечи его затряслись.
— Может быть, я был слишком жесток с ним, — подумал Хейм. — Он искренен… Плевать на это. Искренность — это одна из добродетелей, которую мы почему-то более всего склонны переоценивать.
Он снова прилег на мох и незаметно уснул.
Его разбудил восход, озаривший гору и Лохан в огненный цвет. С каждой зарей Хейм чувствовал себя все более закоченевшим, и собственная голова казалась ему пустой, но сон все же помогал продолжать движение, заставляя преодолевать нежелание принимать пищу, и каждое утро начиналось с холодного завтрака и с кипячения свежей порции воды.
Брэгдон молчал, как рыба, да и другие не особенно много говорили. Но когда начался долгий путь по направлению к лесу — целый километр вверх по горе — Вадаж запел.
Снова бьет барабан, начинается война.
Снова бьет барабан, начинается война.
Эт ри, эт ра, ра-па-та-план, начинается война.
Допев до конца, он перешел к «Римини», «Маршалу через Джорджию», «Британским гренадерам» и «Из Сиртиса в Цидонию». Хейм и Джоселин и даже Брэгдон подпевали ему задыхающимися голосами, и может быть, Утхг-а-К-Тхакв находил какую-то поддержку в маршевых ритмах и знакомых образах Родины.
Вскоре они добрались до леса, чувствуя себя, нежели ожидали.
— Спасибо, Андре, — сказал Хейм.
— Ты ведь знаешь, это моя работа, — ответил венгр.
Прежде, чем углубиться в лес, люди сделали короткий привал, во время которого Хейм более внимательно приглядывался к растительности. Издалека при свете восхода он видел, что лес пересекал горы неправильной линией, так четко ограниченной словно он был искусственный. Поскольку северо-западный склон возвышался крутой стеной прямо над Хеймом, он издалека заметил также странный маслянистый выброс почвы с этой стороны, огибавший склон и исчезавший за пределом зрения. Теперь же он находился слишком близко, чтобы увидеть что-либо, кроме самого барьера.
— Оказывается, не так уж много кустарников, — с удивлением заметил Хейм. — Всего лишь один вид. Что ты об этом думаешь?
— Я не ксеноботаник, — пробурчал инженер.
Деревья были около четырех метров высотой. На Строне ничего не бывает слишком высоким. И толщиной они были не больше чем с человеческую руку. Но вдоль стволов, от корней до самой вершины росли бесчисленные гибкие ветки, каждая из которых расщеплялась, в свою очередь, на множество побегов.
Местами ветви переплетались так густо, что образовывали сплошную стену.
Листья росли только на верхних ветках, но и те тоже сплетались вверху в красноватую крышу, под которой подлесок казался черным, как ночь.
— Тут нам без мачете не обойтись, — сказал Хейм. — Однако, терять прежний ритм передвижения нельзя. Кто-то один будет рубить — на первый взгляд это не очень тяжело, в то время как остальные будут отдыхать. Начну я.
Он крепко сжал в руке нож.
Вжик! Вжик! Дерево было мягким, с каждым взмахом ножа ветки летели направо и налево4. Мужчины сменялись каждый час, исключив из очереди Джоселин, и вскоре небольшой отряд углубился далеко в лес.
— А ведь прошла всего пара часов с тех пор, как рассвело, — ликовал внутренне Хейм.
— Смени меня, Гуннар, — попросил Вадаж. — Я уже весь мокрый, как мышь.
Хейм поднялся и пошел к венгру вдоль узкого прохода. Внутри которого было жарко и тихо. Сквозь листья сочился густой багряный сумрак. И уже в нескольких шагах ничего не было видно. Кругом шелестели ветви, упруго сопротивляясь проходившему человеку. Хейм взмахнул мачете, и почувствовал, как вибрация передалась сначала ножу, затем к запястью, потом — всему телу.
— Ха. Странно. Впечатление такое, будто зашевелилась вся эта переплетенная гуща.
Деревья вздрогнули и зашелестели. Однако ветра не было и в помине.
Джоселин взвизгнула.
Хейм резко обернулся. Вдоль ее скафандра, извиваясь, наподобие змеи, ползла ветка. Что-то ударило его в спину. Он поднял мачете — и попытался поднять — дюжина зеленых щупалец вцепилась ему в руку. Он рванулся и высвободил ее.
— Гул землетрясения прокатился сквозь мрак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97