Заколоченная дверь
Рассказ
(Из книги "Конец игры")

Перевод Н. Трауберг

Отель "Сервантес" понравился ему тем, чем не понравился бы многим, -
полумраком, тишиной, пустотой. Случайный попутчик на пароходе похвалил этот
отель и сказал, что он - в центре; и вот, уже в Монтевидео, Петрове взял
номер с ванной, выходивший прямо в холл второго этажа. Взглянув на доску с
ключами, он понял, что отель почти пустой. К каждому ключу был прикреплен
большой медный номер, чтобы постояльцы не клали их в карман.
Лифт останавливался в холле, у журнального киоска и списка телефонов,
за несколько шагов от его двери. Вода шла горячая, чуть ли не кипяток, и это
хоть немного искупало духоту и полумглу. Маленькое окошко выходило на крышу
соседнего кино, по которой иногда прогуливался голубь. В ванной было свежей,
окно побольше, но и там взгляд упирался в стену, а кусочек неба над ней
казался неуместным. Мебель ему понравилась - много ящиков, полок и, что
особенно редко, много вешалок.
Управляющий - высокий, тощий, лысый - носил очки в золотой оправе и,
как все уругвайцы, говорил громко и звонко. Он сказал, что на втором этаже
очень тихо, занят только один номер, соседний, и обитательница его поздно
возвращается со службы. На другой день Петроне столкнулся с ней в лифте; он
узнал ее по номерку, который она держала в руке, словно огромную монету.
Портье взял ключи у них обоих, повесил на доску, а с женщиной поговорил о
письмах. Петроне успел заметить, что она еще молода, невзрачна и плохо
одета, как все здешние женщины.
Он рассчитал, что контракт с поставщиками мозаики займет примерно
неделю. Под вечер он развесил вещи, разложил бумаги, принял ванну и пошел
побродить, а потом отправился в контору. До самой ночи велись переговоры,
скрашенные легкой выпивкой в кафе и ужином в частном доме. В отель его
привезли во втором часу. Он устал и заснул сразу. Проснулся он в девять и в
те первые минуты, когда еще не ушли ночные сны, подумал, что в середине ночи
его потревожил детский плач.
Уходя, он поболтал с портье (тот говорил с немецким акцентом) и,
справляясь об автобусных маршрутах и названьях улиц, рассеянно оглядывал
холл, в который выходил его номер. В простенке, между его дверью и соседней,
стояла на пьедестале жалкая копия Венеры Милосской. Дальше, сбоку, был ход в
небольшую гостиную, уставленную, как и везде, креслами и журнальными
столиками. Когда беседа замирала, тишина ложилась хлопьями золы на мебель и
на плиты пола. Лифт громыхал нестерпимо, и так же громко шуршала газета или
чиркала спичка.
Совещания кончились к вечеру. Петроне прогулялся по улице 18 июля, а
потом поужинал в кафе на площади Независимости. Все шло хорошо, и, быть
может, возвращение в Аргентину было ближе, чем ему казалось раньше. Он купил
аргентинскую газету, пачку тонких черных сигар и пошел к себе. В кино у
самого отеля шли две знакомые картины, да и вообще ему не хотелось никуда
идти. Управляющий поздоровался с ним и спросил, не нужен ли еще один
комплект белья. Они поболтали, покурили и простились.
Прежде чем лечь, Петроне прибрал бумаги, которые взял с собой, и лениво
просмотрел газету. В гостинице было нестерпимо тихо; редкие трамваи на улице
Сориано разрывали тишину на миг, а потом она делалась еще плотнее. Спокойно
и все же нетерпеливо Петроне швырнул газету в корзинку и разделся, рассеянно
глядя в зеркало. Зеркальный шкаф, довольно старый, заслонял дверь, ведущую в
соседний номер. Увидев эту дверь, Петроне удивился - раньше он ее не
заметил. Он понял, что здание не предназначалось для отеля: скромные
гостиницы часто располагаются в прежних конторах и квартирах. Да и всюду,
где он останавливался (а ездил он много), обнаруживалась запертая дверь, то
ничем не закрытая, то загороженная шкафом, столом или вешалкой, двусмысленно
и стыдливо, словно женщина, прикрывающая рукой грудь или живот. И все же,
скрывай не скрывай, дверь была здесь, выступала над шкафом. Когда-то в нее
входили, закрывали ее, хлопали ею, давали ей жизнь, и сейчас не исчезнувшую
из ее непохожих на стену створок. Петроне представил себе, что за нею -
другой шкаф, и соседка тоже думает об этой двери.
Он не устал, но заснул крепко и проспал часа три, когда его разбудило
странное чувство, словно случилось что-то дурное, какая-то неприятность. Он
зажег лампу, увидел, что на часах - половина третьего, и погасил ее снова.
И тогда в соседнем номере заплакал младенец.
Сперва он не совсем понял, даже обрадовался - значит, и вчера его
мучил детский плач. Все ясно, он не ошибся, можно снова заснуть. Но тут
явилась другая мысль; Петроне медленно сел и прислушался, не зажигая света.
Да, плач шел оттуда, из-за двери. Он проходил сквозь дверь вот здесь, в
ногах кровати. Как же так? Там не может быть ребенка; управляющий сказал
твердо, что женщина - одна и весь день на службе. Быть может, она взяла его
на ночь у родственницы или подруги... А вчера? Теперь он знал, что слышал и
тогда этот плач, не похожий ни на что другое: сбивчивый, слабый, жалобный,
прерываемый то хныканьем, то стоном, словно ребенок чем-то болен. Наверное,
ему несколько месяцев - новорожденные плачут громче, кричат и заходятся.
Петроне почему-то представил себе, что это - непременно мальчик, хилый,
больной, сморщенный, который еле шевелится от слабости. Вот это и
плачет по ночам, стыдливо жалуется, хнычет, не привлекая вниманья.
1 2 3