Подали чай, за которым опять-таки больше всех говорила Морошкина, что, впрочем, нисколько никого не смущало и не тяготило, каждый из присутствующих по сути был занят своими мыслями, хотя Карозины вежливо поддерживали и направляли монолог Галины Сергеевны. К концу этого вечера стало ясно, что об неприятном инциденте с векселями их незадачливая хозяйка, кажется, вовсе забыла и более того, испытывала, судя по всему, чувство облегчения. Это чувство наверняка разделял с ней и Никита Сергеевич. Прощаясь с гостьями, Катенька все же улучила минуточку и шепнула Наташе, пожимая ее тонкую руку:
– Natali, вас что-то мучит. – Наташа бросила на Катю такой же предостерегающий взгляд. – Если вам захочется это рассказать, вы можете мною располагать, – сказано это было самым дружеским и участливым тоном, и Наташа это поняла и осторожно пожала Катенькину ручку в ответ.
Когда гостьи покинули особняк Карозиных, Катерина Дмитриевна подошла к супругу и спросила, с лукавой улыбкой заглянув ему в глаза:
– Ну, что Никита Сергеевич, вы собою, надо полагать, довольны?
– Весьма! – искренне согласился Карозин.
– И не жаль вам бедняжку? – уточнила Катенька.
– Бедняжку? – не понимая, переспросил Карозин. – Это генеральшу-то?
– Ох, Никита! – покачала головой Катя. – Ну при чем же здесь Галина Сергеевна? Я про Наташу говорю!
– А что с ней? – слегка нахмурился супруг, увлекая за собой по лестнице Катеньку. – По-моему, очень милая барышня. Правда немного бледна и молчалива, да и худовата на мой вкус чересчур…
– На твой-то вкус… – с непонятной интонацией проговорила Катенька.
– Да что с ней? – Никита Сергеевич остановился у дверей спальни и при свете лампы, вгляделся в Катино лицо.
– А ты не понял, Никита? – осторожно спросила она, отвечая таким же внимательным взглядом. – Эта девушка несчастна. Она очень страдает.
– Ну, Катя, все барышни в ее возрасте несчастны, – не без облегчения вымолвил супруг. – Все страдают от напридуманной любви, или от недостатка этой любви, или…
– Все-то все, – окликнула Катенька, отводя взгляд, – но она несчастна по-особенному… Впрочем, – Катя посмотрела на мужа лукаво, – тебе и впрямь было не до нее. Ты старался очаровать Галину Сергеевну!
– И, кажется, в этом я преуспел, – по-гусарски крутанув усы шутливо похвалился супруг. – Теперь посмотрим, удастся ли мне очаровать собственную жену! – и, подхватив Катеньку на руки, отчего она не сдержала легкий удивленный возглас, Никита Сергеевич вошел со своей драгоценной ношей в спальню.
Дверь за ними закрылась, и что было дальше – осталось совершеннейшей тайной, хотя на следующий день вся прислуга в доме замечала, что супруги оба так и светятся от счастья.

ГЛАВА ВТОРАЯ

А еще через день Катерина Дмитриевна, только что покончившая с утренним туалетом и проводившая мужа в университет, получила коротенькую записочку от Наташи. В ней было всего несколько слов о том, что Наташа просит ее принять нынче же, в полдень, если, конечно, не затруднит Катерину Дмитриевну. Катенька сдержанно улыбнулась, прочитав это маленькое послание – чего-то подобного она и ждала, – и тут же написала лаконичный ответ.
В полдень Наташа, как всегда, одетая строго в темные тона, что, признаться, весьма удивляло Катерину Дмитриевну, и было, согласитесь, странно для молоденькой барышни, уже сидела в фиолетовом кресле напротив Кати.
– Спасибо вам большое за то, – тихим голосом, видимо, отчаянно конфузясь, заговорила Наташа, пряча глаза и в очередной раз с пристальным вниманием разглядывая носки своих аккуратных ботиночек, – что вы согласились оказать мне услугу…
– Полноте вам, друг мой, – ласково прервала ее Катенька, сияя улыбкой, и даже протянула руку, чтобы пожатием подбодрить бедняжку. – О каких это услугах идет речь? Я предложила вам свое дружеское расположение, вы мне ответили, так что, скорее это вы оказали мне услугу.
Наташа подняла свои серые глаза на Катю и взгляд ее полон был такой признательности, что любое сердце, даже самое холодное и жестокое, дрогнуло бы от этого взгляда. А Катеньке так и вовсе самой захотелось прослезиться.
– Что же вас так мучит, милая моя? – спросила она участливо и нежно, как спросила бы мать или старшая сестра.
Наташа молчала, словно бы все не решаясь открыть свое сердце, но наконец потребность выплеснуть свое страдание, облегчить невыносимую муку молчания перевесила ее опасения и она заговорила. Поначалу тон ее был нервным и сбивчивым, Наташа теребила своими тонкими пальчиками платочек, скользила взглядом по стенам и предметам, ненадолго только останавливаясь на Катином лице, а потом снова отводя глаза, краснея и смущаясь самым отчаянным образом. Она стыдилась, верно, самое себя, но не в силах теперь уже была остановиться и справиться с потоком признаний и слов. Таковы все сдержанные натуры – они могут носить боль и стыд в себе невесть сколько времени, тщательно скрывая ее под маской приветливости или замкнутости, но уж если хоть одно слово вырвется из их сердца, из их уст, то вырвется и все остальное.
– Катерина Дмитриевна! Я не рассчитываю на ваше понимание, потому что понять это невозможно!.. Невозможно оправдать!.. А простить!.. Но вы захотели выслушать меня, а я не могу… Я должна… Я не могу больше… – Наташа сглотнула, пересилила подступившие было слезы и, глубоко вздохнув, словно перед тем, как нырнуть в воду, заговорила снова: – Мне нет прощения! Я совершила самый ужасный для женщины грех! Я избавилась от ребенка! – Катя подавила возглас и опустила глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10