выщербленные кафельные стены, гулкие звуки, раздолбанные каталки. Увы, это ощущение длилось очень и очень недолго. До первой же нормальной лестницы. (Нормальная — значит, с мягкой сеткой в лестничном пролете: чтоб никто не мог разбиться, вздумай он немножко полетать.) До первых же окон, которые все до единого тоже были нормальные — с решетками.
Провожатая достала «психоручку» — специальный трехгранный ключ, наподобие тех, что открывают и закрывают двери в поездах.
Любая дверь здесь оказалась под ключом. На любой этаж, в любой коридор, в любое помещение. Дверные ручки отсутствовали, как понятие. Начмед не выпускала ключ из руки, проворачивая с равнодушием робота трехгранные штыри в бесконечных замках.
К обычным больничным запахам отчетливо примешивался другой, очень хорошо Марине знакомый. Будучи криминальным репортером, ей частенько приходилось бывать в тюрьмах и следственных изоляторах. Здесь пахло тюрьмой. Большим количеством скученных немытых тел. Это неистребимый запах — появившись однажды, никуда уже не денется.
Честно говоря, ей было не по себе.
Шли молча. Больничный комплекс оказался громадным: корпуса, корпуса, корпуса… Что не удивительно: здесь было развернуто более двадцати всевозможных отделений: общепсихиатрические, геронтопсихиатрические, психотуберкулезные, даже реабилитационные. Плюс экспертное, плюс специальное наблюдательное… А куда мы, собственно, шагаем, начала беспокоиться Марина. Не может быть, чтобы директорский кабинет, как и весь административный этаж (или корпус?) так хорошо спрятали от посетителей. Вскоре ответ был получен. Провожатая, в очередной раз скрежетнув ключом, вскрыла «Женское лечебно-трудовое психиатрическое отделение».
— Подождите меня, я быстро.
На сестринском посту сидела врач и что-то писала. Увидев вошедшую начальницу, она встала:
— Ну, что?
— Абасов мечет икру, — тихо ответила начмед. — Требует, чтобы не позднее завтрего мы пригнали ему скотину.
— А с людоедом что?
— С людоедом, говорит, замнем…
— А Главный?
— Его сейчас в больнице нету. И вообще, что Главный? Ты нашего Главного не знаешь?
— Ну да, ушел в себя и не вернулся…
Марина пугливо вступила на отделение. Обе женщины в белом покосились на нее.
— Это со мной, — сказала начмед. — Пойдем, Валек, есть еще темы…
Ушли.
По коридору бродили призраки — исключительно женского пола, — одетые, кто в чем. Аборигенки. Одна из них остановилась возле опустевшего поста и печально произнесла — то ли в воздух, то ли обращаясь к гостье:
— Сегодня рабов на плантации не послали. Потому что людоед откусил не то ухо. Не то ухо, которое можно.
Марина внутренне содрогнулась, но все-таки спросила:
— Тяжело на плантациях?
— На плантациях хорошо-о, — мечтательно сказала больная. — Солнышко. Травка. Только крыжовник колется. Абасов строгий, но разрешает один огурчик съесть и горошек в карман насовать.
Дверь с табличкой «Бытовая» приоткрылась, оттуда осторожно высунулось бритоголовое существо, метнуло взгляд вслед удалившимся врачихам и выскользнуло наружу.
Это тоже оказалась женщина. Чрезвычайно колоритный типаж: здоровенная, квадратная, в обтягивающей драной майке и трениках. Полновесный бабец. На больших пальцах обеих рук вытатуированы синие перстни: один — с крестом в шестиугольнике, второй — с ромбом и непонятными меандрами. И на плече была наколка — восходящее солнце (синее, естественно). На бритой голове — шрам от трепанации.
— Ты первоходка? — спросила она.
Марина не ответила. Что тут ответишь, если ни «да», ни «нет» не подходят.
«Синяя» вдруг заговорщически подмигнула ей, ухватила за рукав джемпера и потащила за собой — прочь из отделения. Начмед, растяпа, бросила вход открытым.
— А можно? — глупо спросила Марина.
— Что не разрешено, то запрещено. Не бзди, я сохранная…
Пациентка завела ее за угол и прошипела:
— Курево есть? — ее трясло от нетерпения. Изо рта у нее несло чем-то ужасным.
Марина достала пачку сигарет, вытряхнула пару. Бабец сунула в рот сразу обе, щелкнула зажигалкой, мощно затянулась, на несколько секунд придержала дым в легких — и выдохнула с наслажденным мычанием:
— Ху-у-у…
— Что тут у вас за людоед завелся? — начала Марина разговор.
— Прямо так нежно протирает сладкий дым… У меня прям — по телу зуд пошел… — Она оскалилась и почесалась под мышками, не выпуская сигаретины из зубов. — Людоедом интересуешься?
— Да так… услышала случайно.
— Хорош беса гнать! «Случа-айно», как же… Погоняло такое у вертухая нашего — Людоед… У-у-у… — простонала она, затягиваясь. — А здесь-то — только «Приму» дают. С нее — хошь, не хошь — закоблишься Закоблиться — стать активной лесбиянкой (тюремн. жарг.)

…
— Возьми еще, — протянула Марина пачку.
Аборигенка попыталась вытащить сразу несколько штук. Толстые, как сосиски, пальцы тщетно рвали целлофан и бумагу.
— Разнесло ветки… — прокомментировала она с гордостью. — Слышь, залетная, скажу я тебе про этого вертуха, хлеб с ним не ломала. Днями это было — на той ферме, куда наших вкалывать возят. Пока все охранники булки грели Булки — ягодицы; булки греть — бездельничать, отдыхать (тюремн. жарг.)

, он подловил одну вольняшку в курятнике, только хотел ей дурака загнать, так она ка-ак втерла ему промеж ласт! А он ее… б… за ухо —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19