- Ты берегись, Кузярь: я тебе это попомню! И ему вот не спушу!
- Не грози, елёшка-вошка! - спокойно, с насмешливым презрением отразил его наскок Кузярь. - Вспомни, как мне в залог пятак сулил.
- Он и у меня в долгу, - подтвердил я. - Я ему еще за баушку Наталью не отплатил. Он грозил в жигулевку меня посадить.
- И посажу!.. Вы едете барское поле пахать, а тятька уж поскакал к становому верхом. Нагрянет становой с полицией - всех измолотит. И вам обоим заодно достанется.
А я вот гляжу, кто из мужиков больше охальничает. Микитушку-то да Петруху Стоднева первых в солости пороть будут.
Все это он выпалил, задыхаясь и торопясь, чтобы ошеломи гь и опрокинуть нас. Эта новость действительно поразила Кузяря: ок растерялся и взглянул на меня с паническим испугом в глазах. Шустенок осмелел и стал рваться из наших рук. Кузярь так ослабел, оглушенный словами Шустенка, что молча выпустил его руку.
- Ага, ошалели! - торжествующе зашипел Ванька. - Теперь я вам житья не дам: что хошь на вас тятьке навру...
Кузярь опять схватил его за руку и приказал:
- Держи его крепче! Это наш черкес, кавказский пленник. Мы его к мужикам отведем.
Находчивость Кузяря мне очень понравилась: мы накрыли шпиона, тащим его на суд к мужикам - прямо к Микитушке и Петруше - и требуем допросить его: кто писал бу- магу и когда Елёха-воха поскакал к становому? Мужики сразу увидят, какие мы молодцы, и похвалят нас. Они скажут: "Ну и ловкачи вы, ребятишки! Во всяком деле поспели, а без вас - как без глаз". Эту складную поговорку любил повторять колченогий Архип Уколов парнишкам, которые толкались около него, когда он сидел на своем - крыльце и резал игрушки.
Мужиков съехалось много - телеги, лошади, сохи загромоздили всю площадку за пряслом по обе стороны дороги, как на ярмарке. Но мужики толпились вокруг высокого Микитушки встревоженно и озабоченно. Все спорили о чем-то и оглядывались назад, на ворота прясла: не то они поджидали кого-то, не то не решались ехать в поле. Я только заметил, что толпа здесь не такая большая, какая была на сходе. Подъехало еще несколько запряжек, но на улице и на - дороге к речке уже никого не было. Да и сама толпа как-то расползалась: мужики разбивались кучками и спорили о своем. Видно было, что люди опасаются чего-то, что им чего-то недостает, что стоят они здесь табором зря и тяготятся своим бездельем. На улице, недалеко от прясла, тоже стояла пестрая толпа - бабы и девки. Они тоже спорили.
Одни пристально глядели на табор с хмурыми лицами, другие смеялись, иные со злым весельем махали мужикам: поезжайте, мол, чего время теряете!
Мы притащили Шустенка, который упирался и рвался из наших рук, к Микитушке и, перебивая друг друга, выпалили:
- Вот он... подглядывал да подслушивал... считал, кто собирался...
- Это еще ничего, а ты спроси у него, дедушка Микита, куда Елёха-воха ускакал. К становому... верхом... с бумагой...
Мужики обступили нас и, переглядываясь, бормотали:
- Вот так выродок! Ну и крысенок! Выходит, сотскийто плодит нам полицейский выводок. У него еще двое псят.
Микитушка молча и строго посмотрел на Шустенка, потом улыбнулся, и морщинки около глаз добродушно зашевелились. Он погладил своей широкой и волосатой рукой ершистые волосы Ваньки и сказал ласково:
- Ничего, ничего, паренек... Иди домой! Ты еще мал годами, чтобы зло в уме держать. А спроть людей, шабров и сродников, грех недоброе умышлять.
Кузярь запротестовал. Лицо его стало багровым от негодования.
- Как это без ничего отпускать? Ты, дедушка Микита, только погляди на него: он на всех наврет, только и ловит, на кого бы наклепать. Он сейчас сказал, что тебя да дядю Петрушу Елёха-воха в волость отправит и там будут вас пороть.
А Микитушка улыбался и поглаживал Шустенка по волосам.
- Ничего, ничего! Он еще маленький. Это отец у него июда и пес. Грех-то надо осилить умом и многими страстями. Пустите его, ребятки.
Шустенок трусливо озирался.
Петруша усмехнулся и искоса взглянул на него.
- Мал кутенок, а уж норовит портки рвать. Как ни говори, а добра от него не будет. Не все дети, Микита Вуколыч, безгрешны: по какой тропке пойдут. Этого бесенка я знаю: он, Микита Вуколыч, и тебя вокруг пальца обведет...
Мужики опять закричали и заспорили.
- Ехать так ехать, Микита Вуколыч! Чего время-то зря терять?
- А ты погоди, голова! С дурной башки и пыль не собьешь.
- Нет, а вы слыхали, шабры, чего сотник-то отчубучил?
К становому ускакал.
- А чего сотник? И у сотника башка не гвоздями пришита.
Микитушка пошептался с Петрушей и снял картуз.
- Ну, с богом! Поехали, мужики!
И пошли вместе к табору.
Мужики вразброд расходились к своим лошадям. Они уже не кричали, а говорили меж собой вполголоса и шагали неохотно, останавливались, озирались, и в глазах их застывала тревога. Дедушка с отцом и Сыгнеем тоже пошли к телеге, и отец сердито махнул мне рукой.
- Беги, влезай на телегу! Ты с Ванькой не цапайся.
И с Кузярем не валандайся: он тебя до добра не доведет.
Кузярь исчез сейчас же, как только Шустенок со всех ног бросился из толпы мужиков к пряслу.
Дядя Лари вон как угорелый пробежал мимо, размахивая бородой:
- Поехали, шабры! Я первый нахлещу свою кобылу.
Сват Фома, Вась, догоняйте! Ветром полечу. Счастье-то, оно - как грозовая туча: сразу накрывается и с молоньей льет благодать. Микита Вуколыч, не отставай! Петруша, держи со мной голова в голову! Счастье-то само в руки дается, да с ног валит.
Он был трезвый, но и трезвый казался хмельным. Вел он себя не как все люди, - не хитрил, не притворялся, не умничал, а ломил вперед без опаски и без оглядки. Вероятно, ему очень трудно было справляться с преизбытком своей силы, и она бурлила в нем, не находя выхода, и мутила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152