Е.: Мне кажется, уже нет. Не имеет. Вот то, что я говорю,
-- ты поверь, я не от ума говорю. Я это чувствую. Как факт, су-
ществующий явственно и наглядно. Для меня. Поэтому спорить и
аргументировать я не буду, ты только не обижайся. Может быть,
это от того, что во мне что-то важное сломалось. У меня был да-
же стих такой: "Когда я умер, не было никого, кто бы это опро-
верг". Может быть, это самое главное, что я создал, -- этот
стих.
А насчет творчества... вот Сергеич однажды (году этак в
85-м) высказал такое соображение -- что, мол, рок-н-ролл надо
запретить под страхом уничтожения на месте. Что если берешься
сочинить или спеть песню -- должен будешь убитым быть. И вот
ежели кто и решится в таком случае петь -- то это будет НАСТОЯ-
ЩЕЕ. Я, помню, тогда долго с Сергеичем ругался. А сейчас -- так
он как бы и прав. То, что вокруг сейчас деется, -- это же и
словами не расскажешь! У Ницше в "Заратустре" фраза была о том,
что наступит время, когда и понятие ДУХ означать будет грязь.
Вот оно и наступило, всем на радость и утешение. Мне тут делать
нечего. Здесь еще долго будет потеха продолжаться, пока все это
не ПИЗДАНЕТСЯ самым жестоким образом. И вот тогда, может быть,
наступит эра протрезвления... "время собирать".
Мне, однако, еще посчастливилось... я везучий человек -- я
все умудрялся делать вовремя. Я застал советский "вудсток" --
последний, наверное, отчаянный, чудесный всплеск детской чис-
той, живой радости -- в годах 84-88 -- и сам этому, надеюсь, в
какой-то мере посодействовал. Я застал праздник, я был на него
приглашен. Такого больше не будет.
С.: А вот у Башлачева есть строка про то, что "появится
новый мальчик за меня-гада воевать".
Е.: Вот не появится. За меня-гада воевать, во всяком слу-
чае, никто не будет. Да и за Сашку, судя по всему, уже и сейчас
некому. Уже и продали, и закопали -- как и Высоцкого, и Битлз,
и все остальное.
С.: Почему закопали? Я видел недавно, как в нашем "Торго-
вом центре" совсем молодые ребята (в телогрейках) покупали Саш-
кины пластинки. Значит -- слушают.
Е.: Да я не об этом. Понимаешь, я так считаю -- если ты
УСЛЫШАЛ то, что там внутри, если ты ПОНЯЛ, по-настоящему ПОНЯЛ,
-- то ты святым должен стать, на меньшее права не имеешь! Это
-- ЧУДО должно быть! Каждая настоящая песня -- это ЧУДО. А если
оно не происходит с тобою -- то ты ничего не слышишь. Любое
творчество -- творчество от сердца -- это ЧУДО. А если его НЕМА
-- то и цена всему -- кусок говна, тогда и "земля -- прах, и
солнце -- медная посудина", как справедливо заметил писатель
Розанов.
А то, что пластинки башлачевские покупают, -- так это, на
мой взгляд, факт не то что печальный, но и трагический. Гности-
ки, наверно, правы были -- знание должно принадлежать посвящен-
ным. По крайней мере -- в тех условиях, кои мы имеем в течение
последних тысяч лет. Вот что я искренне имею сообщить тебе по
этому поводу.
С.: Я вот слушаю тебя и представляю -- о какой любви ты бы
напел!
Е.: Да ты, наверно, кое-что уже слышал... из этого...
"цикла". Вот -- про Христа, "Евангелие" называется.
С.: Это где "задуши послушными руками своего непослушного
Христа"?
Е.: Да.
С.: Ну и любовь у тебя, однако. Страшноватая любовь, прямо
говоря...
Е.: Страшноватая? Наверно, да. Любовь, по-моему, вообще --
вещь весьма страшноватая. В обычном понимании. Все настоящее --
вообще страшновато. Для правильного индивидуума.
А вообще-то, ты знаешь, мне все говорят -- у тебя, мол,
одно чернуха, мракобесие, депрессняк... Это еще раз говорит о
том, что ни хрена никто не петрит! Я вот совершенно трезво и
искренне сейчас говорю -- все мои песни (или почти все) --
именно о ЛЮБВИ, СВЕТЕ И РАДОСТИ. То есть о том, КАКОВО -- когда
этого нет! Или КАКОВО это -- когда оно в тебе рождается, или,
что вернее, когда умирает. Когда ты один на один со всей
дрянью, которая в тебе гниет и которая тебя снаружи затопляет.
Когда ты -- не тот, каким ДОЛЖОН быть!
С.: А когда ты тот, каким ДОЛЖОН быть -- есть такие песни?
Е.: Когда ты НАСТОЯЩИЙ (снова это слово), как мне кажется,
творчество излишне. Творчество -- это как бы акт очищения, путь
домой, через страдание, через расхлебывание всей этой чудовищ-
ной грязи, всей этой патологии. Через это преодоление возника-
ет... ПРОРЫВ. Как озарение. Как осознание. Как УТВЕРЖДЕНИЕ,
что ли. А когда ты достигаешь -- там уже нет слов. Там вообще
ничего этого нет.
Надо сказать, что вообще все слова -- говно. Скуден язык.
Нищ. "Жалок, наг и убог". Все это создано -- все слова, поня-
тия, системы -- сам язык -- для болтовни, для игры в бисер в
лучшем случае. Если и не создано, то работает именно ради этого
повсеместно. Слова недостойны НАСТОЯЩЕГО языка. Через них можно
задать как бы вектор, образ, указочку. Но ведь все это... неса-
модостаточно. Все это -- костыли. Дырочки. Веревочки.
Я всегда испытывал крайнее неудобство, когда пытался пос-
редством речи выразить что-либо. Вот возникает мысль, даже не
мысль, а образ некий... даже и не образ, а что-то легкое, яс-
ное, и при этом бесконечно многозначное -- и как это выразить,
какими томами, энциклопедиями, собраниями сочинений!.. У меня
просто руки опускаются. И получается, что все, что я тут изла-
гаю, -- косноязычие и ПИЗДЕЖ, не более того, ибо не могу я са-
мое простейшее, самое элементарнейшее чувство выразить кроме
как "указками" -- фанерными или там... малахитовыми, неважно.
Футуристы, как мне кажется, это очень хорошо понимали. Особенно
такие, как Алексей Крученых.
С.: Ты вот все говоришь о "НАСТОЯЩЕМ" -- настоящие люди,
настоящие песни.
1 2 3 4 5 6 7 8