– заинтересовалась Полина. – И разве твоя мама мозаикой занималась?
– Она всем занималась понемножку, – пожал плечами Игорь. – Офортами тоже – видела станок в мастерской? В Америке, говорит, витражами увлеклась. Она же вообще увлекающаяся. Вроде тебя.
– Да уж ты, видно, не в нее удался, – хмыкнула Полина. – Ладно, давай ключи от сарая, посмотрю мозаики.
– А останешься? – спросил он, доставая связку ключей из стоящей на кухонном столе каменной конфетницы.
– За мозаики посмотреть? – засмеялась Полина. – Если это условие, то я лучше в музей схожу. И вообще, что ты заладил: «Останешься, останешься»! У меня, между прочим, даже зубной щетки с собой нету.
– Можно пока без зубной щетки, – откликнулся Игорь. – А потом сходишь и купишь.
– Это ты можешь без зубной щетки, – хмыкнула она. – Хоть пока, хоть совсем. Да и без всего ты можешь. А я не могу.
– Это тебе кажется. – Он взял ее за руку. – А на самом деле…
– Ой, вот только не надо… про пустоту феноменов, или про что там еще?! – поморщилась Полина, отнимая руку. – Ключи давай от сарая.
Глава 3
Еще с лестницы, открывая дверь родительской квартиры, Полина услышала мамин голос.
Злато колечко с камушком маленьким синим,
На мое счастье, на счастье каждой дивчине…
За то колечко дней молодых, незабвенных
Я отдала бы сотни колец драгоценных… —
пела Надя.
Голос у нее и до сих пор, на шестом десятке, был молодой, и в нем до сих пор слышалось какое-то загадочное обещание. Она всегда удивлялась, если кто-нибудь это замечал, – говорила, ничего особенного нету в ее голосе, на Украине у каждой третьей женщины такой.
«А чего это папы дома нет? – удивилась Полина. – Суббота же. Или он в командировке?»
Эту песенку мама пела, только когда папы не было дома. Валентин Юрьевич до сих пор вздрагивал, когда ее слышал, хотя они с Надей прожили вместе почти сорок лет и, по Полининому разумению, все истории дней молодых-незабвенных должны были бы уже давно кануть в Лету, или куда там еще бултыхаются истории молодости. Ну, была мама в семнадцать лет влюблена в польского студента, ну, даже и родила от него Еву, – это что теперь, сорок лет переживать?! Такие временные отрезки были для Полины более непредставимыми, чем периоды жизни динозавров.
Да к тому же она была уверена: ни о чем таком мама и не переживает, просто ей нравится песенка, вот и все. Какой там польский студент с его колечком! Вон, приезжал он недавно, этот пан Адам, захотел, видите ли, посмотреть на дочку, про которую за тридцать с лишним лет ни разу не вспомнил и которая даже не знала о его существовании. Ну и что? Маму он заинтересовал не больше, чем заинтересовал бы сосед по детсадовскому горшку. Даже меньше заинтересовал ее этот пан Серпиньски; поговорили полчаса да расстались – видимо, еще лет на тридцать, а скорее всего, навсегда.
Колечко, которое он когда-то подарил Наденьке, было, правда, красивое. Стильное такое, старинное колечко с двумя маленькими бриллиантами. Бриллианты были расположены так, что один из них всегда был виден, а другой словно бы спрятан в ладони.
Это колечко Полина, сколько себя помнила, видела только на Еве: Надя подарила его старшей дочери на шестнадцатилетие.
Ева, кстати, и объяснила сестре, почему мама поет про колечко.
– Это из «Варшавской мелодии» песенка, – сказала она. – Спектакль такой есть, знаешь?
– Откуда мне про всякие доисторические ужасы знать? – хмыкнула Полина.
– Но с Польшей, по-моему, просто случайное совпадение или какая-то очень далекая ассоциация. – Ева, как обычно, не обратила внимания на сестричкино ехидство. – Искусство ведь связано с жизнью очень тонко, опосредованно, это не повтор жизни, а что-то совсем другое. Да ты и сама понимаешь. Так и эта песенка – на самом деле она вне маминой жизни. А поет почему? Ну, чем проще мелодия, тем ближе к сердцу, – сказала она.
– Как-как? – заинтересовалась Полина. – Здорово ты придумала!
– Это не я придумала, – улыбнулась Ева. – Это Набоков. Я ничего такого придумать не могу, ты же знаешь.
– Зато ты на все случаи жизни что-нибудь такое вспомнить можешь… Душевное! – засмеялась Полина. – Ну, у тебя другие дарования. Время определяешь без часов, и вообще…
Что «вообще», Полина уточнять не стала. «Вообще» – было то, что отличало ее сестру от всех нормальных людей. Может нормальная женщина шесть лет быть влюбленной в какого-то гада, который помыкает ею как хочет? Ясно, не может, уже через месяц подобной любви всякая пошлет его подальше, а через два месяца забудет. Может, опять-таки, нормальная женщина выйти наконец замуж – ну, пусть за скучного, как маринованные огурцы, но все-таки, по всем понятиям, приличного мужчину, уехать с ним в Вену, а через год от него уйти, потому что, видите ли, она его совсем не любит? Ясно, не может: всякая нормальная женщина понимает, что в тридцать пять лет мужиками не разбрасываются. А Ева именно так и поступила, да мало того…
Тут Полина заглянула на кухню, и ее размышления о старшей сестре временно прервались.
Надя сидела за столом напротив Ванечки. Перед Ванечкой стояла тарелка с борщом, и он рассеянно болтал в ней ложкой.
– Ванюшенька, ну почему ты не кушаешь? – расстроенно увещевала его Надя. – Разве не вкусно?
– Кусно, – серьезно кивал тот, но ложку ко рту не подносил.
– Давай покормлю, а? – вкрадчиво предлагала Надя. – За маму, за папу…
– Не-е, – отрицательно качал головой Ванечка. – Баба, не койми. Баба, пой!
Полинка засмеялась. Кормление Ванечки было делом почти безнадежным. Есть этот сосредоточенный ребенок не хотел ничего и никогда, приводя в отчаяние бабушку, которая не чувствовала себя спокойной, если дети плохо ели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19