Вот только кто ж ограбит офис на режимной территории СМИ. И как мне умудриться родить ему дочь, которой он мне не сделал?
– Хорошо, попробую что-то придумать, – улыбнулась я Свете, пытаясь прикрыть улыбкой свои гнусные упаднические мысли. Но на самом деле мне не хотелось думать даже о том, о чем думать было надо. О викторине, об исторических эротических вопросах, о костюмах, о мизансценах и декорациях.
– Что с тобой? Ты сама не своя, – ругал меня Гошка. Девушка, которая могла бы пахать, но вместо этого лупится в окно, за которым ничего нет (потому что оно завешено черным бархатом), всячески его раздражала.
– Я своя. А что? – пыталась включиться я. – Процесс-то идет.
– Процесс-то идет в задницу, потому что у тебя башка ерундой набита, – отрезал Гошка. Тогда я попыталась разреветься прямо на рабочем месте. Интересно, что слезы имеют на мужчин воздействие не хуже соляной кислоты. Они на все готовы, чтобы только прекратил литься поток ядовитой на их взгляд жидкости. Гошка оторопело уставился на меня и проглотил все свои упреки разом.
– Может, выпьешь? – спросил меня Славик. Что мне показалось очень странным, потому что за мою уже весьма длительную историю пребывания в его студии мне никто и никогда не наливал. Считалось, что каждому свое. Кто-то работает, кто-то пьет. Причем не надо думать, что пьют те, кто хуже. У нас дело обстояло как раз наоборот. Никто не оспаривал существующий порядок. Не стоит менять то, что уже сложилось.
– Выпью, – с готовностью согласилась я. Помимо чисто медицинского эффекта, это было признание меня как члена коллектива, как творческую личность. Выпить – это удел одаренных, которым нужны силы для подпитки своего таланта.
– Вот и славненько, – крякнул от удовольствия Славик. – Понеслось.
– Угу, – кивнула я, размазав остатки слез по лицу. И дальше действительно понеслось. Мы обсудили особенности нашего шоу. На их обсуждение было израсходовано все сухое вино. Потом мы занялись проработкой перспектив. Армянский коньяк помог нам достигнуть консенсуса. А под водку, которую мы нашли в заначке звукооператоров, мы разработали примерный скелет еще пяти выпусков викторины. Мы были страшно довольны собой. Мы любили друг друга. Нам было хорошо вместе. Потом стало плохо. По отдельности.
– Как можно так опуститься? – вопрошала Светлана, когда я утром умоляла ее дать мне пива. – Ты же не пьешь!
– Я? Теперь пью. Меня повысили, – устало пояснила я и потянулась лбом к окну. Окно было единственным относительно прохладным предметом.
– Повысили? – не поняла подруга. Еще бы, куда там. Такое мог понять только тот, кто работал в нашей безумной команде. Самое смешное, что все, что мы вчера наплели в нашем пьяном бреду, было поднято из недр помойки, тщательно оценено, отсортировано и отдано мне на доработку. Как только я пришла в себя и смогла снова претендовать на звание человека в здравом рассудке. Оказалось, что мы каким-то неведомым образом создали немало свеженьких идей.
– О, а это вообще не про викторину, – показала я на несколько испещренных в хаотическом порядке листков бумаги. Что-то такое, что мы писали, когда состояние опьянения уже начинало смахивать на анабиоз.
– А про что? – полюбопытствовал Славик, с интересом заглядывая мне через плечо.
– Ты ничего не помнишь? – уточнила я.
– Не-а, – вежливо кивнул Славик. И спасибо ему на том, потому что помнить было в общем-то нечего. У меня остались только смутные воспоминания о позорном моменте, когда я, опрокидывая внутрь стопку за стопкой, лила крокодильи слезы о потерянной любви прямо на Гошкино плечо и взывала к Славику.
– Сделай что-нибудь, я не могу его видеть! – рыдала я.
– Не можешь? В чем тогда проблема? Ты же его и не видишь! – пьяно удивлялся он. Еще бы, разве может понять мужчина женщину. Да, я его не вижу. Но ведь могу! Мы работаем в одном здании, всякое может случиться. Столкнемся случайно, например. Совершенно случайно. А ну и что, что разные входы, этажи и секции. Могу я случайно оказаться на его этаже? Буду проходить мимо, например. Неизвестно, как долго я еще смогу держаться до того, как начну случайно околачиваться около его кабинета целыми днями.
– Я хочу, чтобы нас разделяли моря и леса. Раз моя бедная бабушка умерла, я уже не могу надеяться на ее помощь.
– Сочувствую, – поднял рюмку Гошка, явно намекая на готовность помянуть.
– Это было лет десять назад, – горестно делилась я. Никого это не смутило.
– Тогда выпьем стоя, – поддержал Гошку Славик. Мы выпили за бабушку. Потом выпили за здоровье живых. Потом за маму, за брата (чтобы он поскорее женился и перестал торчать в нашей квартире, критикуя гениальную сестру, то есть меня). За папу, и, наконец, за дедушку по папиной линии, за его героическое прошлое. Тут Гошку осенила идея, и он предложил мне снять фильм об этом самом прошлом.
– Зачем? – удивилась я.
– Ну, тогда ты будешь снимать по местам боевой славы.
– И? – покачивалась, как осина на ветру я.
– И тебе придется уехать на эти самые места этой боевой славы! Подальше от твоего женатого подонка.
– О! – кивнула я. – Только он не подонок.
– Не важно, – медленно помахал пальчиком Гошка. Потом мы пели «врагу не сдается наш гордый варяг» и писали идеи для съемок шокирующего документального фильма о моем дедуле.
– И о том, как его образ навсегда сломал жизнь его сыну, – предлагал эпатажник Славка.
– Папе? – удивлялась я.
– Ну, ты сама говорила, что папа всю жизнь стремится быть похожим на дедушку. Вдруг из-за этого он не стал великим ученым? Комплекс неполноценности – вот тема передачи, – невинными глазами (скошенными в разные стороны от количества выпитого) посмотрел на меня он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79