Разочаровало?
— Да, разочаровало заметно: как же так — ноль? Не может быть. Где-то у вас затерялась палочка перед нулем… Проверили. Палочки не нашли. Потребовали за предыдущий месяц. Даю. Изучают внимательно. Опять не то. Один. Восьмидесяти трех лет. И тот — в ваше отсутствие. Листают назад. Листают вперед. Смотрят друг на друга, и слышу: «Всего один».
— Всего?! Бедняга Денисов мог жить без боли минимум года два. Безобразное было упущение. А они — «всего»! Не ведают, что одна жизнь, год жизни, день жизни, час жизни — это не «всего»!
За столом умолкли. Словно после этой вспышки Алексея Платоновича нависшая зловещая нелепость приблизилась и всем сдавила горло.
— Но дальше, мой друг. Сегодня вы роняете слова, как из капельницы. У нас еще своя, полноценная кровь.
Пока что не надо вливать по капле…
— Коле не мешало бы после такой комиссии, — возразил Неординарный.
— Даже так? Чем же еще она интересовалась? Пожелала осмотреть клинику?
— Нет, — ответил Николай Николаевич, — не пожелала. Строго спросила:
«Кто организовал передачу сведений на завод?»
Спрашиваю комиссию:
«Каких сведений? На какой завод?»
«Не понимаете?»
«Не понимаю».
«Тогда придется разъяснить: на завод, где выпущен наш первый инструмент для хирургов. Каким же путем на этот дальний завод так быстро попала статья вашего директора Коржина? Она перепечатана в местной газете, и через неделю там знают ее назубок».
— Так быстро попала? — переспросил Алексей Платонович — Потому что я сразу отправил статью тем, кто трудится над следующим выпуском, дабы успели учесть полезные замечания. Но что будет такой быстрый ответ завода — никак не ожидал. Вот и гадай: дельный это отклик или амбициозный, не терпящий критики.
Неординарный уверенно сказал:
— Отклик дельный и полный уважения. В противном Случае комиссия не выясняла бы ничего. Вот увидите, завтра никакой резолюции в клинику не придет. И никуда не придет.
— Вашими устами — кагор пить, — сказал Алексей Платонович.
Он взял бутылку, прикинул, что по рюмочке кагора еще осталось, предложил:
— Выпьем… — и задумался, как бы повеселее сочинить, — за что выпьем?
— За здоровье директора нашей клиники! — краснея, предложила Дарья Захаровна.
— И Варвары Васильевны, — добавил Ник-Ник.
— Благодарю, — посветлев, сказал Алексей Платонович.
Допивали кагор под малиновый долгий звон. Часы Варвары Васильевны прозвенели одиннадцать, напомнили, что время позднее, и гости поднялись:
— До завтра!
— До утра. Благодарю вас.
4
На завтра ничего из ряда вон выходящего не случилось. Никто не мешал клинике заниматься своим делом.
Никакой резолюции прислано не было.
Профессор, как всегда, после короткого сбора в ординаторской, поднимающего тонус врачей, и обхода, поднимающего тонус больных, быстрым тяжелым шагом протопал в перевязочную. Из перевязочной его вызвали в приемный покой, куда — «с богатой свадьбы, ох, помираю!.. мово крестника…» — доставили крестного отца с заворотом кишок, и, не теряя ни секунды, до выяснения паспортных данных, Коржин распорядился:
— На стол.
Пока крестного готовили к операции, он вернулся в перевязочную проверить, так ли снимается большая гипсовая повязка с бедной мальчишеской шеи с переломом позвонка и накладывается малая.
Увидя, что не лучшим образом, как всегда в такие огорчающие моменты, обратился к недогадливо усердному врачу:
— Золотко мое, не удобнее ли чуточку иначе? — и показал более удобный, надежный и более легкий для больного способ.
В коридоре поджидал Грабушок. Он подошел к своему профессору и, преданно глядя в глаза, попросил две минутки для объяснения: ведь только для его же, доротого профессора, пользы пришлось вчера выступить так, как он выступил.
— Сожалею. Но для этого нет у меня ни одной минутки. И не будет, вежливо улыбаясь, ответил Алексей Платонович. — Для прочего — пожалуйста.
Затем был крестный. Предварительно пришлось освободить его от такого количества целехоньких кусков селедки, вареников и прочего и прочего, что не хватило таза вместить это жадно поглощенное обилие не привыкшим к обилию худосочным человеком. После чего с ассистентом Неординарным началась напряженная работа в пышущей жаром вставшей дыбом полости.
Закончив операцию, Алексей Платонович держал утомленные руки под холодным краном, ощущая живительную прелесть воды, и говорил своему ассистенту, освежающему силы у соседней раковины:
— Не терпит человеческая природа человеческой глупости.
— Это была животная глупость! — обиделся за человека ассистент.
— Ошибаетесь. Никто из животных так не губит себя глупостью и жадностью. Природе животного не за что мстить животному. Они живут в согласии. А мы только что видели изобретательную месть, пример бурного протеста природы. Одна эта тоненькая негодяйка чего стоит, какой убийственной восьмеркой перекрутилась.
— Да, начни вы чуть позже — капут. А рассказывали, что вас вчера кое-кто критиковал за операции с налету, без достаточных сведений. Но кто — не могу допроситься!
— Это неважно. Стоит ли запоминать всех, кто несет бессмыслицу.
Ассистент скосил веселый карий глаз на Алексея Платоновича:
— А что с полным тазом вареников делать? Оставить крестному на поправку или угостить Грабушка?
— Прекратите насмешки. Ничего, кроме мешающих работе стычек, это дать не может.
Он пришел домой вовремя. Нина подгадала с обедом.
Он был, как у Варвары Васильевны, уже на столе.
Только начали обедать — звонок.
— Ешьте, я послушаю.
Звонок-вызов из сельской больницы. Обезумевший, умоляющий вопль на всю комнату:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74