Когда стала старше, дома перечитала все, что было. Но появлялось столько книжных новинок, за всем уследить невозможно, да и денег не хватит все покупать. К тому же, многие нашумевшие бестселлеры оказывались всего лишь однодневками, раскрученными рекламой. Так лучше и надежнее то, что проверено временем, добрая достойная литература – так говорил ее дедушка.
И главврач Аратюнян.
…Ее очень успокаивали прогулки в лесу, когда с дедушкой, а бывало, и с папой, если у него выпадало свободное время, ходили пешком на дачу через лес по запретной зоне, часто разводили костер. Зона эта, территория вдоль канала водозабора, охраняется в другом месте, у водонапорных башен, въезд и выезд там по пропускам. Но никаких запрещающих границ на самом деле нет, просто дикий и, самое главное, непосещаемый моторизованными бандами отдыхающих лес. Оттого в их походах было что-то «сталкеровское» – путешествие по отторженным пределам, лежащим вне того, что доступно, принадлежит всем. С ранней весны до поздней осени дедушка и бабушка жили на даче постоянно. Проще добраться к ним на электричке, от платформы совсем недалеко. Но метро, пересадки, вокзальная сутолока выматывают больше. Можно дойти до остановки рейсового автобуса, потом ехать до Поселка Гидра Тех, от него идти по шоссе и свернуть в запретную зону – так дольше, зато интереснее.
В лесу теплая тишина обволакивала запахом нагретых трав, набегали волны лиственного моря, пробивалась грибная сырость, заросшие лесовозные дороги (в войну вывозили лес для города) обрывались и никуда не вели. Давным-давно уложенная гать едва угадывалась в болотистой низине, по ней расплескался блеск солнечных лучей. Они собирали дикую землянику, малину, шиповник, бывало, набирали по целой корзине грибов. Она пробиралась зарослями к ручью, что скрывался под низко склонившимися ветками, прятался в травах. Любовалась и слушала журчащую воду, ловила быстрые струи, пила до того, что захватывало дыхание, до ломоты в зубах. Возвращалась к костру… Брали с собой картошку или сардельки, или окорочок – жарили на почерневшей обугленной решеточке. А то она делала «шашлык» на веточке. Нанизывала кусочки сала, колбасу, хлеб, кружочки лука… Случалось, подгорит. Но ничего вкуснее она в жизни не ела!
Иногда дед приляжет тут же, подле костерка. «Ты посиди, я покемарю маленько». Подложит кожаную куртку, другой полой накроется. И для него это самые лучшие и спокойные минуты. Очень уставал, работал до самого последнего времени. На его деньги они жили с бабушкой; и квартира в городе, и дача на нем, а маме с папой помогал сколько…
Так она могла сидеть бесконечно, подкармливая костер хворостом. С дымом смешивались тревоги и переживания, уносились куда-то, таяли. Очень любила смотреть на огонь, мысли разбегались, перескакивали юркими ящерками… Почему так редко кто-нибудь из художников рисует одно лишь это пламя по-настоящему? Огненный танец так изменчив, можно запечатлеть сразу сто сюжетов. Изобразить бы чистое пламя, найти самые точные, запредельные цвета!
Сама она нарисовала, наверное, сто… (двести?)… пятьсот картин про огонь! Если их выложить одна к одной, получится… не футбольное поле, конечно, – а спортивный зал в школе, вполне вероятно. Правда, только на половине ее «произведений» изображено нечто похожее на «огонь» (и вообще что-то изображено; а первая половина – просто мазня, «рисунки обезьяны»). Да, пока знаменитой художницей она не стала. Ее «картины» свалены в беспорядке на даче, на чердаке. Когда-то дедушка оборудовал там для нее настоящую «мастерскую» или «мансарду художника».
Она чуть не онемела из-за болезни (не стала той самой рыбой, испуганной и блеклой, в мутном аквариуме больницы). А дедушка нашел свой способ помочь ей. Среди его друзей было много художников и кто-то, может, подсказал (или он сам прочитал), что рисование, живопись – помогают детской психике. Но как чаще бывает? Купят ребенку альбомчик, коробку сухих акварельных красок. Это просто смех и слезы. Нельзя в чем-то ограничивать творческий порыв! Пусть это будет большое пространство, огромные плоскости. Загрунтованный холст, обтянутый бумагой планшет, лист оргалита, сто метров рулонного ватмана. Чтобы можно было топтаться по картине ногами, склоняться над ней, как склоняется человек, когда обрабатывает землю, сажает семена. Лечь всем телом, да хоть на голове ходить! Крась, пожалуйста, сколько душа пожелает!
У него была возможность, он брал в театре банки гуаши, сам покупал акварель в тубах, яркую цветную тушь. Привозил квадраты оргалита, прямоугольники фанеры, рулоны серой оберточной бумаги-крафта, бидоны водоэмульсионки. В хорошую погоду располагались в саду. В тени – сырой бело-розовый клевер, смятые колокольчики, осока. Ветки яблонь стелются над землей, плоды мелкие, источенные червями. Сырой после вчерашнего ливня стол, засыпанный зелеными яблочными паданцами, иглами, цветочным сором. Между яблоками снуют муравьи.
Кривоногий мангал, доверху наполненный крупными завитками стружек, под ним черный полиэтиленовый пакет с такими же, остро и пряно пахнущими стружками, их приготовил дедушка. Густо-зеленые опахала лопухов, покрытых беловатым налетом. Опахала медленно раскачиваются, тени деревьев перекатываются через траву от порывов ветра. Крупный шершень висит в воздухе, мелко, неуловимо для глаза дрожа крыльями.
Но у нее возникал ужас перед белым листом. Это белое проникнет в нее, просочится в кровь по прозрачным трубочкам капельниц. Выбелит ее изнутри. Подчинит своей воле. Превратит в бесчувственную льдышку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15