Постарайтесь перечислить ингредиенты, из которых вы бы стали получать чернила…– Чернильный орешек… танин… окись железа… камедь…– В каких пропорциях?– Не знаю.– Тем хуже! А можете вы мне рассказать про слюду?– Я видела её лишь в окошках комнатных печей.– Правда? Очень плохо! А из чего делают карандашный грифель?– Из графита мягкой породы, которую разрезают на палочки и помещают между двумя половинками деревянного цилиндра.– Это единственное применение графита?– Других я не знаю.– Опять плохо! Выходит, из него изготовляют только карандаши!– Да, но их изготовляют множество. По-моему, в России есть графитовые шахты. Во всём мире потребляют колоссальное количество карандашей, особенно экзаменаторы, которые набрасывают портреты экзаменующихся девушек в своих записных книжках. Рубо краснеет и ёрзает на стуле.– Перейдём к английскому.Он открывает сборничек сказок мисс Эджворт:– Будьте добры, переведите несколько фраз.– Перевести – пожалуйста, но читать… ни за что!– Это почему же?– Потому что у нашей учительницы английского смешное произношение. А я не умею произносить по-другому.– Ну и что?– А то, что я терпеть не могу, когда надо мной смеются.– Всё же прочтите немного, я вас тут же остановлю. Я читаю, но совсем тихо, едва выговаривая слоги, и, не дочитав до конца, перехожу к переводу. Рубо, как ни старается не обращать внимания на моё плохое произношение, прыскает со смеху – так бы и расцарапала ему физиономию! Можно подумать, что это я виновата!– Хорошо. А теперь назовите мне несколько неправильных глаголов с их перфектами и причастиями прошедшего времени.– То see, видеть. I saw, seen. То be, быть. I was, been. То drink, пить. I drank, drunk. To…– Достаточно, спасибо. Всего хорошего, мадемуазель.– Благодарю, вы очень добры, сударь.На следующий день я узнала, что этот изысканно одетый тартюф влепил мне очень плохую отметку – на три балла ниже средней – и засыпал бы меня напрочь, если бы мои оценки за письменный экзамен, особенно за сочинение, не перевесили. Вот и доверяй после этого притворщикам в вычурных галстуках – всем тем, кто приглаживает усы, рисует ваш портрет и украдкой бросает на вас взгляды. Правда, я его рассердила, но подумаешь… Откровенные бульдоги вроде Лакруа в сто раз лучше!Скинув физику с химией, а заодно и английский, я сажусь и придаю своим волосам чуть более художественный вид. Разыскавшая меня Люс с довольным видом накручивает мои локоны на палец, ластится и трётся об меня, как кошка. Как только у неё хватает сил в такую жару…– А где остальные, Люс?– Остальные уже отстрелялись и спустились с мадемуазель во двор. Девчонки из других школ тоже там.Зал действительно быстро пустеет.Наконец толстуха Мишло называет мою фамилию. Красная, усталая – она разжалобила бы даже Анаис. Я сажусь, она молча смотрит на меня слегка ошалело, но доброжелательно:– Мадемуазель Сержан сказала мне, что вы… музыкантша.– Да, мадемуазель, я играю на пианино.– Но тогда вы понимаете в музыке больше моего, – воздев руки, восклицает она.Это вырвалось у неё так искренне, что я не могу удержаться от улыбки.– Знаете, вы сейчас споёте с листа, и я вас отпущу. Я подышу вам что-нибудь посложнее, ведь вы всё равно справитесь.Отрывок «посложнее», который она нашла, оказался довольно простеньким, но ей самой все эти шестнадцатые доли, семь бемолей у ключа показались «жутким» кошмаром. Я пою его allegro vivace перед обступившими меня девчонками, вздыхающими кто от зависти, кто от восхищения. Мадемуазель Мишло одобрительно кивает и к досаде присутствующих без дальнейших проволочек ставит мне двадцать.Уф! Наконец всё позади! Теперь снова Монтиньи, школа, лес, любовные игры учительниц (бедная Эме, как она, наверное, истомилась в одиночестве!). Я сбегаю во двор. Ожидавшая меня мадемуазель Сержан поднимается.– Ну что, всё?– Да, наконец-то! По музыке у меня двадцать.– Двадцать по музыке! – хором восклицают подружки, не веря своим ушам.– Не хватало ещё, чтобы вы не получили двадцать по музыке, – с равнодушным видом говорит мадемуазель, но в душе она польщена.– Какая разница, – с ревнивой досадой бросает Анаис. – Двадцать по музыке, девятнадцать по сочинению… если у тебя много таких оценок!– Успокойся, лапочка. Красавчик Рубо на меня не расщедрился.– Это почему? – тут же всполошилась мадемуазель.– Потому что я отвечала ему не очень. Он спросил, из какого дерева делают флейты… нет, карандаши… что-то вроде этого. Потом пристал с чернилами… с Боттичелли – в общем, мы с ним не столковались.Директриса помрачнела.– Не удивлюсь, если вы сделали какую-нибудь глупость! Если вы провалились, пенять будет не на кого, только на себя.– Не скажите. Во всём виноват Антонен Рабастан. Он возбудил во мне такую неистовую страсть, что я забросила занятия.На это Мари Белом, сложив свои руки акушерки, говорит, что, будь у неё возлюбленный, она ни за что не объявила бы об этом с таким бесстыдством. Анаис косится, пытаясь определить, шучу я или нет, а мадемуазель, пожав плечами, ведёт нас обратно в гостиницу. Мы плетёмся едва волоча ноги и то и дело отстаём, так что мадемуазель приходится без конца кого-нибудь поджидать на повороте. Мы ужинаем, зеваем от усталости, но едва пробило девять, как нас охватывает лихорадочное возбуждение: надо пойти прочитать на двери сего неказистого рая имена тех, кто «выдержал экзамены.– Я никого не возьму, – заявляет мадемуазель. – Пойду одна, а вы подождите.Но раздаются такие стенания, что она смягчается и разрешает нам идти.Мы вновь предусмотрительно запаслись свечами, но они на этот раз оказались лишними: чья-то доброжелательная рука прицепила над белым листом с нашими фамилиями большой фонарь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70