Ну-ка, строиться!Разоралась! Мы долго топчемся на огромном помосте, потому что министр ещё не допил кофе и то, что к нему полагается. Толпа внизу колышется и смеясь глядит на нас – лица у всех потные, как бывает после сытного обеда. Некоторые дамы притащили с собой складные стулья. Трактирщик с Монастырской улицы поставил скамьи и сдаёт их по два су за место Парни и девушки, толкая друг друга, теснятся на лавках. Все эти люди под хмельком, грубые и весёлые, терпеливо ждут, обмениваясь сальными шутками, которые вызывают у окружающих чудовищный хохот. Время от времени какая-нибудь девчушка в белом проталкивается к ступенькам помоста и карабкается наверх; её отпихивают, а раздражённая этими опозданиями мадемуазель, с трудом пряча под вуалью свою досаду, отсылает её в последние ряды – на самом деле она злится из-за Эме, которая поводит длинными ресницами и строит глазки приказчикам, приехавшим на велосипедах из Вильнёва.С громким «Ах!» толпа подаётся к дверям банкетного зала, которые открываются перед министром, ещё более красным и потным, чем утром, и сопровождающими его лицами в чёрном. Расступаются перед ним уже непринуждённее, улыбаясь, как старому знакомому. Останься он ещё на три дня, и сельский полицейский стал бы похлопывать его по животу и просить место в табачном киоске для своей невестки, которая, бедняжка, живёт с тремя детьми и без мужа.Мадемуазель собирает нас на правой стороне помоста, министр и иже с ним направляются к креслам, чтобы насладиться нашим пением. Наконец все устраиваются. Напившийся ради такого Случая коричневолицый Дютертр смеётся и говорит слишком громко. Мадемуазель шёпотом угрожает нам страшными карами, если мы будем петь фальшиво. «Гимн Природе», раз-два, начали: Вставай скорей, взгляни вокруг,Рассвет занялся, и работаНас ждёт; не покладая рукТрудись, и не жалея пота. (А чего его жалеть, одни эти господа из официального кортежа потеют так, что хоть залейся.)Под открытым небом голоса девчонок немного теряются. Я стараюсь, как могу, следить сразу за второй и третьей партиями. Жан Дюпюи рассеянно покачивает головой в такт музыке, он дремлет, ему снится «Пти Паризьен». Бурные рукоплескания пробуждают его; он встаёт, подходит к нам и с неловкими похвалами обращается к мадемуазель Сержан; та смотрит букой, уставившись в пол, и замыкается в своей скорлупе… Странная женщина!Мы освобождаем место для мальчишек, которые вопят хором как полоумные: Sursum corda! Sursum corda!Будь смелее! Пусть этот девизСтанет для нас паролем,Сплотимся в стремлении ввысьИ новую жизнь построим.Отринем чёрствый эгоизм.Он хуже продажного гадаУничтожает патриотизм… и т. д. и т. п.После них загромыхал духовой оркестр «Землячество Френуа», прибывший из главного города департамента. Такая тягомотина! Найти бы какой-нибудь тихий уголок… Впрочем, раз до нас никому больше нет дела, я, пожалуй, исчезну, пойду домой, разденусь и прилягу до ужина. Тогда и на балу буду выглядеть посвежей!Девять часов, я вдыхаю прохладу, опустившуюся наконец на крыльцо дома. Над улицей, под триумфальной аркой, зреют бумажные шары в виде больших раскрашенных плодов. Уже готовая, в перчатках, с белым пальто под мышкой и белым веером в руках, я жду… Мари с Анаис должны за мной зайти. Лёгкие шаги, знакомые голоса на улице – это они. Я протестую:– Вы с ума сошли! В полдесятого идти на бал! Да в зале ещё огней не зажгут. Вот глупость!– Но дорогая, мадемуазель сама сказала: «Бал начнётся в полдевятого, в наших краях всегда так, этих людей ни за что не заставишь подождать. Они наспех перекусят и помчатся плясать!» Так и сказала.– Тем более не надо брать пример с местных парней и девиц! Если господа в чёрном придут танцевать, то лишь к одиннадцати, как в Париже, а у нас к тому времени язык будет на плече! Давайте лучше заглянем ненадолго в сад.Скрепя сердце они углубляются за мной в тёмные аллеи, где моя кошечка Фаншетта, белоснежная, как и мы, скачет словно безумная, гоняясь за ночными бабочками. При звуке чужих голосов она из осторожности залезает на ёлку, и оттуда, как два зелёных фонарика, следят за нами её глаза. Впрочем, Фаншетта со мной не водится: экзамен, торжественное открытие школ – в результате меня всегда нет, я больше не приношу ей мух, которых прежде по несколько штук насаживала, как на вертел, на шляпную булавку, а Фаншетта осторожно их стаскивала и ела, порой покашливая, когда крылышко неудачно застревало в горле. Теперь лишь изредка я угощаю её шоколадом и бабочками, которых она обожает; случается даже, что я забываю вечером «устроить ей комнатку» между двумя Ларуссами. «Потерпи, милая Фаншетта! Впредь у меня будет сколько угодно времени, чтобы мучить тебя и заставлять прыгать через обруч, так как в школу, увы, мне уже не ходить…»Анаис с Мари не стоится на месте; на мои вопросы они отвечают лишь рассеянными «да» или «нет», их так и подмывает отправиться, наконец, на бал. Ладно, пошли, раз уж им так невтерпёж!– Сами увидите, учительницы ещё даже не спустились!– Так им ведь достаточно сойти по боковой лестнице, и они в банкетном зале. Они просто время от времени проверяют, не пора ли им выходить.– Вот именно, а если мы придём слишком рано и во всём зале никого не будет, кроме двух-трёх балбесов, вид у нас будет дурацкий.– Заладила одно и то же! Если никого не будет, мы поднимемся по лестнице к пансионеркам и спустимся, когда будет с кем танцевать.– Тогда ладно.А я боялась, что никто ещё не пришёл! Большой зал уже наполовину заполнен парами, кружащимися под звуки сводного оркестра (взгромоздившегося на украшенную гирляндами эстраду в глубине зала).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70