– А в деревенском кабаке ты чувствуешь себя свободнее? И здешнее общество помогает тебе осознать, что ты – поэт?
– Пожалуй, да, и лучшие мои строки рождаются здесь, когда я пьян! – сказал Бевил. – Беда в том, что я их забываю, когда трезвею.
Он замолчал и продолжал тихо сидеть, зажав в руках стакан с бренди. Ночь выдалась теплой. Жужжали комары, и воздух пропитался запахами реки. За дальними холмами еще виднелась желтая полоска заката, но над головой уже сгустилась тьма, и ярко мерцали звезды.
– А вы когда-нибудь думаете о том, – произнес Бевил, откидываясь назад и подняв глаза к небу, – что там – за далекими звездами?
– Иногда, – ответил Джек.
– И что вы видите, – спросил Бевил, – в своем воображении?
– Не знаю. Наверное, другие звезды и другую луну.
– «Другие звезды и другую луну…» – прошептал Бевил и произнес нараспев:
Неведомые звезды, невиданную вселенную.
И богов, более всемогущих, чем наши боги!
Он внезапно выпрямился и посмотрел Джеку прямо в лицо.
– Но что за всем этим? Ведь и звезды где-нибудь кончаются! Что вы видите за ними, на самой границе вселенной, когда лежите в постели и остаетесь наедине с небом, на которое смотрите из окна?
– Если бы ты был работягой и трудился на ферме с рассвета до заката, такие глупые вопросы не задавал бы. Оттого, что ты целыми днями сидишь в душной конторе, тебе и не спится по ночам, мальчик мой.
– Неужели вам не страшно? – продолжал Бевил. – Неужели вы не боитесь тех миров, которые простираются за звездами?
– Меня больше занимает то, что происходит в этом мире.
– А, понимаю, – произнес Бевил, поеживаясь. – Все то страшное, что происходит на земле… рождение, боль, болезни, смерть… неужели ничто вас не пугает?
– Все боятся смерти.
– А жизни вы тоже боитесь?
– Теперь я понимаю, почему ты пьешь! – воскликнул Джек. – Тебя что-то мучает – вот в чем дело!
Бевил рассмеялся, но не так, как он всегда смеялся – бодро и весело. Сейчас в его смехе было что-то жалкое. И Джек, глядя на тускнеющий горизонт, решил оставить парня в покое, заметив, что его лицо покрыла необычная бледность и в глазах застыл ужас маленького мальчика, который проснулся от ночного кошмара.
– Иногда я чувствую, что во мне что-то меняется. Я словно бы толстею, губы немеют и в то же время становятся влажными, а тело будто слеплено из глины. Потом начинается холодный моросящий дождь, который проникает во все мои клеточки, и я ощущаю огромное облегчение, какое бывает, когда понимаешь, что все на самом деле хорошо и ужас позади.
Бевил рассматривал оставшуюся на дне своего стакана каплю бренди, которая напоминала Круглую янтарную бусинку.
– Не кажется ли вам, что это ощущение сродни смерти? – спросил он.
– Если и так, это ощущение нельзя назвать самым плохим, – ответил Джек. – Я был бы не против, чтобы дождь промочил меня насквозь, и косточки мои перестали бы болеть.
– Иногда мне хочется, чтобы это поскорее случилось, и тогда мне уже нечего будет, бояться. И не будет больше ни страха, ни боли, ни отвращения… ни жалости к себе от того, что ты сам внушаешь отвращение другим…
Бевил допил свой стакан и наклонился к Джеку.
– Я никогда не смогу жениться на Ненне. Я не готов лицом к лицу встретиться с жизнью и заботиться о жене и детях.
– Но хорошая жена сама будет заботиться о тебе.
– О Боже! Но Ненна такой же ребенок, как я!
– Вместе вы станете сильнее, как связка прутьев, – возразил Джек. – Я часто думаю, что женщины больше верят в жизнь, чем мы, мужчины.
– Я совершенно замерз! – воскликнул Бевил и вскочил с места, надев на себя, подобно старому пиджаку, привычную личину веселости. – Давайте вернемся в компанию. Я слышу, что Анджелина заиграла на гармони. И когда они вошли в «Лавровое дерево», он добавил:
– Я не такой законченный лжец, как вы думаете. Я действительно вернулся домой и сыграл с отцом в шахматы.
Двух братьев-пастухов из Браун Элмс звали Питером и Полем Льюппиттами. Однажды утром Джек увидел, как они с изумлением разглядывали в хозяйском загоне двух новых коров.
– Откуда взялись эти коровы? – спросил Питер Джека.
– Понятия не имею. Я их никогда раньше не видел.
– Значит, они появились этой ночью, вот и все. Наверное, мисс Филиппа купила их в Хотчеме.
– Похоже, она не в себе, – сказал Поль. От трехногой табуретки можно получить молока больше, чем от этих на восьми ногах.
– Потише, – прошептал Поль. – К нам идет хозяйка.
Из дома вышла мисс Филиппа, и пастухи отошли от коровника.
– Ну, Мерсибрайт, что вы думаете о моих новых приобретениях? – спросила она.
– А почему бы вам не спросить об этом Питера и Поля? Они же профессиональные пастухи?
– Я хочу, чтобы ответили вы. Можете дать мне прямой ответ?
– Ну, у чалой дряблый зад, и, боюсь, черная станет такой же. Конечно, если они вам достались практически даром…
– Я заплатила за них восемнадцать гиней! Думаю, вы не скажете, что это даром.
– Не скажу, – ответил он, – наоборот, при этом добавлю, что скупиться нельзя: скупой платит дважды.
– Они с виду казались совершенно нормальными.
– Вам просто хотелось самостоятельно заключить сделку.
– Почему вы считаете, что они никуда не годятся? – раздраженно спросила она.
– Ну почему же не годятся? – пожал плечами Джек. – На них приятно посмотреть, и к тому же теперь создается впечатление, что в загоне стало гораздо больше коров.
Через неделю, отправившись в двуколке на ярмарку в Ладден, мисс Филиппа взяла с собой Джека. А потом, в июне, они вместе поехали на ярмарку в Дэрри-Кросс. Позже – на ферму близ Боскотта, где продавали овец. В его обязанности входило внимательно разглядывать живность в загонах, помечать в записной книжке тех, кто ему понравился, и тихонько толкать Филиппу в бок, если он замечал, что продавец завышает цену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55