Императрица словно не заметила этого. Она спокойно следила, как стражники надевают цепи на ее кузена. «Тебе еще повезло, гордец, – подумала она. – Был бы здесь Ранульф Честерский, тебе бы не сносить головы».
Успех принес за собой, как это зачастую бывает, новые заботы и проблемы.
Одни вельможи толпой ринулись в Бристоль, стремясь высказать свою бесконечную радость от победы императрицы. Они хотели первыми прильнуть к ее прекрасной руке. Оказывается, им пришлось, сжав зубы, терпеть наглого самозванца, и они уже готовились перейти на сторону восставших баронов. Они считали, что должны быть удостоены награды за мужество и верность.
Другие, заперев покрепче ворота своих замков, притаились, сославшись на недомогание. Они знали, что успех еще не есть победа, и решили выждать, не желая рисковать своими владениями.
Кое-кто здраво рассудил, что Англия уже без прежнего короля, но у нее еще нет новой королевы, а значит, закон больше не бьет по их загребущим рукам. Они рьяно бросились на охоту за добром более слабого соседа.
Матильда находилась в трех шагах от трона Англии. Но как трудно было их пройти!..
Бриан так и не приехал в Бристоль, передав через гонца, что у его жены жар. Элиза действительно была больна, хотя истинная причина ее недомогания скрывалась в другом. Императрица послала Бриану письмо с откровенным намеком: «Приезжайте ко мне, как только появится возможность. Благодарности и награды подобны плодам: они становятся безвкусными, когда их варят слишком долго».
Затем Матильда в сопровождении Роберта и Милеса направилась в Лондон. По пути она посетила Черенчестер, Оксфорд и Винчестер, где с благосклонностью приняла покорность епископа Генри. Он был одним из последних, кто бежал с поля боя у Линкольна – но все же он бежал.
– Бог наказал меня за чрезмерное увлечение светской жизнью, – со смирением сказал он. – Отныне я полностью отдам себя служению Святой церкви, на что меня благословил сам папа римский.
Матильда отлично поняла намек и ответила в том же духе, что, дескать, трудно не склониться перед благородством таких возвышенных устремлений и не признать их.
Бурные события этой зимы ничуть не сказались ни на полноте епископа Генри, ни на безмятежном выражении его лица. Он понимал, что, попытавшись защитить своего попавшего в беду брата, взывая к сердцу Матильды, он ничего не добьется, но также и сознавал, что даже она не рискнет напасть на представителя папы в Англии. Церковь, как это уже бывало, послужила ему надежным убежищем, но его амбиции шли дальше алтаря.
Желая оказать императрице самый радушный прием, епископ лично сопровождал ее и ее свиту по своему знаменитому и горячо любимому зверинцу. Он показал гостям волков и рысей, подразнил палкой кобру в клетке, пока она не раздула капюшон, а затем пригласил Матильду прокатиться на прирученном верблюде.
– Если вы усядетесь между его горбами…
– Не говорите глупостей.
– Уверяю вас, моя леди, оттуда почти невозможно упасть. Он не то что этот одногорбый дромадер – с тем действительно трудно иметь дело.
– Нет, – наотрез отказалась Матильда, с неприязнью глядя на равнодушно жующего в вольере верблюда. – На нем тоже невозможно ездить. – Она поплотнее завернулась в свою теплую накидку с капюшоном и сказала: – Все это очень интересно, мой епископ, но моя кровь уже стынет от холода.
– Еще минуту, – взмолился он. – Вы должны увидеть моих павлинов. Я получил новую пару перед Рождеством, и они отлично чувствуют себя в моем зверинце. Раз они выжили зимой, то…
– В другой раз.
– Э-э… но мы же можем вернуться во дворец через парк, это ненамного дальше, зато пройдем мимо вольера с этими чудесными птицами…
Матильда молча повернулась и пошла назад, поеживаясь от стужи.
Епископ посмотрел ей вслед, до глубины души оскорбленный небрежением к своим самым любимым существам. Его пухлое лицо тряслось от гнева. У других вельмож предметом их гордости служили конь, или лес, или жена, и каждый ожидал от гостя восхищения его сокровищами. Для Генри это были павлины. Они оставались неиссякаемым источником его радости и утешения, и пренебрежение ими или равнодушие к ним оскорбляло хозяина.
С мрачным видом последовал Генри за своими гостями во дворец. Его уязвленная душа требовала отмщения, хотя по пути он пытался отвлечься от обиды за своих любимых птиц и думать только о предстоящем разговоре. Он собирался добиться полной амнистии в глазах императрицы. Когда они вошли в одну из немногих отапливаемых комнат, с епископом произошла разительная перемена – из страстного любителя диких животных и экзотических птиц он вновь превратился в искусного политика, умевшего балансировать между церковью и государством, – и все, разумеется, во имя Божье.
В отличие от равнодушной к зверинцу Матильды Роберт и Милес были поражены увиденным и не спешили усаживаться за стол, живо обсуждая каждого обитателя вольера. Они напоминали двух любознательных мальчишек, впервые побывавших на рыцарских турнирах.
– Чертовски досадно, что Генри не предложил мне покататься на верблюде, – возбужденно говорил Роберт, энергично жестикулируя. – Епископ прав, с этого красавца трудно упасть…
– А вы заметили, какие забавные уши у рысей, или как там называются эти хищные кошки? – Отважный воин, вельможа Милес Герифордский захлебывался от ребячьего восторга.
– Должно быть, стоило немалых денег привезти их на кораблях из Аравии… – заметил Роберт.
– Прибавьте к этому еще плату за их поимку. Вы помните, Роберт, как он указал на какое-то небольшое животное и назвал его тушканчиком?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105