А еще то тут, то там высоко над трассой проносились легкие и стремительные летучие устройства. Люди на магистрали поднимали головы и вглядывались им вслед.
Ошеломленная Таллури во все глаза смотрела на происходящее. Потом, не выдержав, невпопад спросила:
– Ты не пользуешься машиной, Энгиус, потому что ты – сын Бога Единого?
– Не вижу связи, – откликнулся жрец с хрипотцой и тут же кашлянул.
– Ну, я подумала… когда ты мне объяснял про разделение между атлантами… что теперь только технократы пользуются машинами.
– Все пользуются машинами. Вопрос – для чего? Также, как знаниями и интуицией пользуются не только сыны Закона Единого. Тот же вопрос – во имя чего, для чего?
Таллури кивнула. Оба примолкли.
Они все еще стояли на проселке, словно отгороженные от мира невидимым занавесом. Острое, как укол иглы, пронзительное чувство посетило Таллури: будто бы Энгиус бесконечно одинок. Она «считала» это неожиданно для самой себя. Но тут же поняла (а может быть, уверила себя?) – нет, не одинок, а свободен. Независим – до полной отделенности от всего мира, от «проносящейся» перед ним жизни, представленной сейчас суетным потоком машин.
Над головой пролетел маленький светло-серебристый аппарат. В выпуклом, словно удивленный глаз, лобовом стекле она успела разглядеть молодого человека и рядом с ним смеющуюся девушку. Оба были в шлемах, но ремешки, легкомысленно непристегнутые, свисали вниз и покачивались под подбородками.
Энгиус шевельнулся, Таллури показалось, что он сейчас тронет Ечи вперед. Она собралась с духом:
– Прости, что спрашиваю. Ты оставишь меня? Я хочу сказать, мы… больше не увидимся?
Он еще раз кашлянул.
– Не здесь и не так следовало сообщить тебе о решении. Но раз ты об этом спрашиваешь, я должен ответить. Есть древний закон, говорящий об опекунстве, усыновлении и тому подобных вещах. В основном тексте есть такой раздел: «Если какому человеку придется, по доброй ли воле или (он вздохнул) при вынужденных обстоятельствах, долгое время опекать беззащитного или беспомощного, и если названный подопечным привяжется к своему опекуну и не захочет его оставить, опекун не имеет права расстаться с ним по своей лишь воле, но только с согласия подопечного и при условии ненанесения взаимного вреда». Так говорит закон. И ритуалов не требуется.
Энгиус отвернулся и снова стал смотреть на трассу. Таллури показалось, что он сильно огорчен, но он вдруг добавил проникновенно и почти ласково:
– У нас это называется «лунное дитя».
В это же мгновение Ечи решительно тронул с места, не дожидаясь команды. Повозку слегка тряхнуло на ребре каменной (или из чего она там сделана?) магистрали, и они влились в общий поток.
«Так я теперь?..» – Таллури попыталась закончить мысль, но не осмелилась. Энгиус, перекрывая гул дороги, но не оборачиваясь, произнес:
– «Нид» – неявное, не явленное открыто. То, на что указали знаки судьбы, эти таинственные глаголы Единого Бога. То, что не объяснишь законами обыденности, но ослушаться невозможно. Отныне и навсегда, или до возможного замужества, ты – Таллури нид-Энгиус. Мой «лунный» ребенок.
* * *
– Ты новенькая? – взгляд круглолицей рыжеволосой девушки был весел и очень доброжелателен. – Проходи и устраивайся! А если хочешь, сразу пойдем осматриваться. Я, правда, уже была и в учебном здании, и в парке, и… В общем, почти везде успела побывать. Но вдвоем интереснее, правда?
…Комната в уютном домике, на втором этаже, в самом углу, где сходились две внешние галереи, увитые диким виноградом и плющом, куда ее привел и оставил Энгиус, была тем обиталищем, где ей предстояло прожить по крайней мере несколько ближайших лет. Сам этот домик, и подсобные помещения вокруг домика, и еще несколько подобных же невысоких жилых строений в парке – всё это принадлежало Университету.
Пока они шли через парк по ровным и чистым песчаным дорожкам, Энгиус предавался воспоминаниям о проведенных им здесь студенческих годах. Он показал даже окна комнаты, где сам некогда проживал.
– Тогда, много лет назад, мы все жили здесь, – он обвел рукой парк, – единой студенческой семьей. Братством! В те годы ни у кого и мысли не было пренебречь жизнью в нашем сообществе ради комфорта и неги родительского дома. Из Студенческого Братства, вот эти и эти домики справа и слева, не уходил никто даже на день. Если только навестить родных при крайней необходимости. А сейчас… – он махнул рукой, – пустует чуть ли не четверть помещений. И, знаешь, многих студентов привозят на занятия в виманах. Да-да!
– У меня нет родных. Можно я буду навещать тебя? – несмело спросила Таллури, и так как Энгиус медлил с ответом, она мысленно проговорила, вспоминая слова Закона, проговорила горячо, почти требовательно: «Я не хочу с тобой расставаться: у меня больше никого нет!»
– Мы будем иногда встречаться, – уклончиво ответил наконец Энгиус и подчеркнул: – Если возникнет необходимость.
– А как я тебе сообщу?
– Не беспокойся, я узнаю.
Он остановился перед двухэтажным строением из розового туфа с просторными внешними галереями и небольшим аккуратным холлом при входе. В холле, после яркого уличного света, было немного сумрачно, прохладно и тихо. У дверей, на бамбуковом шесте, висели разноцветные колокольцы. Энгиус тронул их раз и другой – россыпь мелодичных звуков прокатилась по холлу, оставив нежное эхо. Таллури ужасно разволновалась и даже не запомнила того, кто появился в ответ на эти чистые звуки колокольцев и повел ее прочь от приемного отца. Она растерянно обернулась, но тот уже удалялся в сторону двери, наскоро и немногословно попрощавшись…
– …а еще можно выходить на галерею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16