– Человек там был. Скоро, говорит, всю землю народ себе отберет.
– Что за человек?
– Не знаю. Не здешний он.
– Откуда, не спросил?
– Сказал, из Бердыкеля. Есть, говорят, такое село в Чечне.
«Уж не тот ли это беглец, о котором пирстоп говорил? – подумал старшина. – Но тот ингуш, а этот из Чечни…»
– Он чеченец?
Соси пожал плечами.
– Да оно вроде бы и так. Из Чечни ведь. А только говорит он на ингушском языке…
– Не скрывается ли от властей? – перебил его Ази.
– Кто его знает. Может, кровники у него в Ингушетии, оттого и живет в Чечне? Уж больно он лихой! Не спасет, говорит, Саада никакое богатство. Не сам ли он мстить собирается? Хотя какой из голодранца мститель. И все-таки надо, пожалуй, предупредить Саада.
Ази слушал Соси, а сам думал: «Оно конечно, трудно и сказать, тот ли это человек, которого разыскивают, но для покоя лучше его убрать. Да и у Саада одним кровником станет меньше, тоже в долгу передо мной не останется. Он и без того много сделал для меня: не раз за свой стол сажал, а был случай, приехали ко мне почетные гости, Саад дал мне барана. Саад – человек нужный!»
Ази хлопнул себя по коленям и сказал вслух:
– Как бы мне посмотреть на этого человека?
Сквозь плетень, что разделяет дворы Беки и Соси, хорошо все видно.
– Вон тот! Усатый, с черной бородкой, – тихо шепчет на ухо старшине Соси. – Видишь, он стоит рядом с Гойбердом, руки у него скрещены на груди?…
Ази кивает головой.
Дауд и не подозревает, что ищейка кружит вокруг него. И Хусен ничего не слыхал. Откуда ему было знать, зачем старшина пришел к Соси. Не знал он, конечно, и того, что Дауд скрывается от властей. Зажав в ладошке гривенник, Хусен вприпрыжку бежал к лавке.
7
Ингуши, как и все мусульмане, умершего, по обычаю, хоронят как можно скорее. И все время, пока он еще остается дома, не затихает плач женщин. А дома покойника держат ровно столько, сколько понадобится времени, чтобы обмыть его и завернуть в саван.
Беки приготовили в последний путь очень быстро. Еще и полдень не наступил, когда его уже выносили из дому.
Женщины плакали. Хусен увидел, как мужчины подняли погребальные носилки. На носилках под синим сатиновым одеялом в белом саване лежал отец. Женщины рыдали, сестра Беки не отрывалась от носилок. Душу раздирал полный неизбывной печали голос Кайпы.
– На кого ты нас оставляешь? Возьми и меня с собой! – кричала она.
У Хусена сдавило горло. Он всхлипнул, потом горько заплакал.
А один из толпы вдруг запел тоненьким жалобным голоском:
– Ла иллаха илла лаха…
Мужчины подтянули ему. Это был зикар – религиозное погребальное песнопение.
Хусен машинально шел за всеми, когда вдруг у самых ворот ему на плечо легла чья-то большая сильная рука. Мальчик поднял голову, это был Дауд.
– Нам с тобой придется остаться дома, – сказал он. – Нельзя всем уходить, и здесь надо кому-то быть.
Хусен ничего не ответил, но послушно остановился. Глаза его не отрывались от процессии. Поверх людских голов плыло синее сатиновое одеяло, а под ним лежал отец…
Позади всех шел парень из тайпа Беки. Он нес медный кумган, полный воды. Рядом с ним шагал Хасан. У него в руках тоже был какой-то белый узелок. «Что это он несет? – подумал Хусен. И вдруг вспомнил: – А, это сахар, его потом всем раздавать будут».
Вот вышел из своих ворот Соси. Он догнал процессию и присоединился к ней.
– Идем домой, – потянул Хусена Дауд.
В опустевшем дворе воцарилась странная тишина, почти мертвенная. На досках сидели только два старика.
Рядом с ними стоял молодой человек из тайпа Беки. Зовут его Эса.
Женщины уже не кричали, только украдкой утирали глаза.
Издалека еще слышался зикар:
– Ла иллаха илла лаха, ла иллаха илла ла…
Но и зикар постепенно затихал. Скоро его и вовсе не стало слышно.
Дауд, а с ним и Хусен подошли к старикам. В дом идти мальчику не хотелось – там полно женщин. К котлу подойдешь, старик станет угощать мясом, а Хусену сейчас ничего не хотелось. И Мажи куда-то вдруг подевался. К нему домой пойти нельзя. Дауд сказал, что им надо быть здесь. Вот Хусен и ходит за Даудом, ждет, не понадобится ли ему зачем.
Старики тихо переговаривались. Тот, что с длинной белой как снег бородой, рассуждал о смертности всех людей и о том, что прожившему на этом свете в беде и горе все воздастся в другом мире.
– Уж чего-чего, а радостей при жизни у бедняги Беки было немного, – сказал Эса.
– Оно и к лучшему. На том свете ему это зачтется.
– Каких бы милостей не сулили человеку на том свете, а каждый почему-то стремится к лучшей доле здесь, на земле! – сказал Дауд. – Вот богачи, например. По-твоему, старец, выходит, что им и помышлять не приходится о милостях в загробном мире. Но, как видишь, никого из них это не смущает, только и делают, что богатеют да радуются.
Старик, не глядя на Дауда, бил своей кизиловой палкой по абрикосовой косточке, что лежала перед ним на земле, да так упорно бил, будто хотел вколотить ее в землю. Но сказанного Даудом он мимо ушей не пропустил, только ему не пристало спорить и обижаться. Его дело – терпеливо разъяснять людям великую мудрость Корана.
– Джай учит нас, создавая свое благополучие на земле, не думать о смерти, но при этом служить всевышнему так, будто до смерти остался всего один день, – сказал белобородый старик. – Тому, кто не забывает бога, нечего бояться загробной жизни.
– И все-таки по доброй воле никто не спешит отправиться на тот свет, – усмехнулся Дауд.
– Не спешит. Это верно… Слышите крики петухов?
Все насторожились. И правда, в разных концах села, словно стараясь перекричать один другого, изо всех сил надрывались петухи.
– Когда на могилу выливают кумган воды, первая капля ее попадает в нос покойнику… – продолжал мудрствовать белобородый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28