Ну и конечно, она отказывалась выходить даже тогда, когда было можно. Совершеннейший абсурд! Нам пришлось относить ей наверх еду. Можно было подумать, что она инвалид. Наконец я отправил ее к психиатру. Поначалу Большому Уилли пришлось возить ее к нему – она бы не села больше за руль. И никогда, ни за что не стояла бы, сильно наклонившись. Однако, похоже, эти визиты все-таки помогают.
Мы выехали из-под эвкалиптов и увидели дом, выглядевший мертвым, заброшенным.
– Довольно скоро она снова начала водить, и, похоже, возвращалась на прямую узкую дорожку. У меня были огромные надежды на нее, – и тут его голос зазвучал напыщенно и зловеще: – А потом до меня дошло, что там происходит на самом деле. Понимаешь, как-то ночью я решил ее трахнуть, я подумал, может, она уже достаточно оправилась, чтобы я снова мог трахать ее, может, ее дырка снова сжалась после такого долгого безделья. Так вот, я поднялся к ней в комнату, а она сказала – нет, не хочу. Но я учуял запах вареной моркови.
– Вареной моркови? – Это уже попахивало непоследовательностью сумасшедшего.
– На ее коже. Запах вареной моркови. Понимаешь, днем она была у психиатра, и после этого душ не принимала. Она ездила к нему три раза в неделю. Неудивительно, что она начала улыбаться! Я попытался поцеловать ее в шею, но этот запах шел от всего ее тела, меня чуть не стошнило прямо там. Ненавижу запах вареной моркови.
Большой Уилли нажал кнопку дистанционного управления. Ворота, жужжа, раскрылись перед нами.
– Думаешь, у нее был роман с психиатром?
– Я не думаю, я знаю! Это было омерзительно. У нее вообще вкуса нет. Он же всего лишь жирный шестидесятилетний мешок польского говна, из этих северо-Каролинских типов, которые ходят вокруг да около, жируют за счет всех этих гребаных знаменитостей. Может, это у нее образ отца или что-нибудь в этом духе. Но я платил ему по три сотни за заход, так какого ж он совал свой бородавчатый шнобель в манду Шарлен?
Мы проехали к дому.
– В общем, все это вышло наружу. С ней я еще не говорил, нужны доказательства, – он мрачно улыбнулся. – Зато этот польский подонок… с ним я разобрался.
Это, видимо, была шутка, этакая депрессия в духе Ричарда Конте.
– Разобрался? Что ты имеешь в виду?
Машина остановилась. Большой Уилли вылез и открыл дверь Деннису. Тот явно не собирался отвечать мне. Вместо этого он положил руку мне на колено и наклонился поближе, чтобы поделиться чем-то личным перед тем, как мы выйдем из машины.
– А знаешь что, Скотт? Несмотря на все, что мне пришлось из-за нее пережить, я и сейчас люблю ее. Нет, «люблю» – это слово слабовато. Я боготворю эту женщину, я обожаю ее, я не могу представить себе жизни без нее. Я думаю, у каждого в жизни есть только одна великая любовь, так что я должен считать себя счастливчиком, что мне удается удержать единственную женщину, которую я люблю, рядом с собой, – он улыбнулся улыбкой Роберта де Ниро. – А это не всегда было легко. И совсем не так, как в романах. И цена в некоторых отношениях бывала очень высокой. Послушай моего совета, Скотт – если ты когда-нибудь встретишь женщину, которую полюбишь по-настоящему, ни за что не давай ей уйти, что бы ни случилось.
Он сжал мое колено, грубовато, по-приятельски шлепнул по нему и слегка рассмеялся, словно стараясь рассеять серьезный настрой:
– Пошли.
Мы устроились в музыкальной комнате и продолжили разговор. Большой Уилли принес виски «Джек Дэниэлс» для меня и кока-колу в банках для Денниса.
Хотя из-за кондиционера в комнате было холодновато, я начал покрываться потом. Сперва решил, что это просто от усталости или от того, что сдерживаемый гнев начал выходить через поры. Но время шло, и меня стало лихорадить. Я уже был в подпитии, так что не обращал внимания, просто двигал и двигал разговор, желая побыстрее закончить интервью.
– А что ты скажешь о влиянии Спектора на твои работы, Деннис?
– Туфта это все. Об этом уже столько лет треплются. На самом-то деле, все было с точностью до наоборот. Это он сочинял под влиянием моих работ. И Брайан Уилсон тоже. Впрочем, я не завидую ни одному человеку. Они оба гениальны, каждый по-своему. Или были таковыми.
– Что-то ты вдруг стал необычайно великодушен.
– Да просто так и есть. Мы – триада величайшей эры рока. Спектор, Уилсон и я. Разумеется, как я уже сказал, я – вершина этой пирамиды. Когда-нибудь, через тысячу лет, от них останется примечание мелким шрифтом, но я – я буду божеством.
Здесь я ждал улыбки. Не дождался.
– Если уж зашел разговор о серф-музыке, может, расскажешь нам, как ты открыл группу «Vectors»?
– Мы вместе учились в средней школе. В Хермозе. Они часто смеялись надо мной в спортзале.
– Смеялись над тобой?
– Ну да. Они считали, что у меня хрен маловат. На самом деле он не такой уж маленький. Он того типа, который сильно увеличивается, когда стоит, понимаешь, о чем я? Но в раздевалке он казался маленьким.
– Понятно, – я подумал, что это надо будет вырезать. Проверил запись, чувствуя, что меня мутит.
– Ну, как бы то ни было, они были здоровенными парнями, крепкими белокурыми серферами, с огромными крепко-белокуро-серферными хренами, и они часто смеялись надо мной. В итоге вышло даже забавно. Потому что это они оказались гомиками, а не я.
– Думаешь, они были гомиками? – механически переспросил я, понимая, что это в интервью не пойдет.
– Я не думаю, я знаю. Они трахали друг друга в жопу каждый раз, как представлялся случай. Я как-то застукал их в номере отеля в Милуоки. «Отлично, ребятки, – сказал я, – вот все и ясно».
– Но они были еще и серферами. В смысле, они действительно занимались серфингом?
– Верно, занимались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112