Меня трясло от бурлящего в крови адреналина. Почему я просто не вышиб ему убогие мозги одной из этих колонок?
Он щелкнул выключателем, из колонок разнесся жуткий рев. Он убавил громкость.
– А знаешь, почему у нее дырка такая здоровенная?
– Заткнись, – ответил я, но в этот момент рявкнула одна из колонок, словно сама судьба решила меня заглушить.
Он обернулся ко мне:
– Я буквально на днях понял. Дело не в психиатре. Знаешь, как я об этом узнал?
Господи, он что, не видел, что у меня на лице написано?
– Потому что у него хрен был с наперсток. Так сказал Большой Уилли. А Большой Уилли не врет – в таких делах уж точно. А я тебе скажу, почему у нее такая огромная дырка. Она трахалась с ниггерами.
Меня охватило чувство deja vu. Все катилось по кругу. Я бился в передозе собственного бешенства. Я слишком долго терпел. Надо было вырвать ему язык еще когда мы в первый раз встретились.
– Луиза Райт! Вшивая черная извращенка! Вот в этом-то все и дело. Шар ездила туда, не чтобы послушать старые хиты. Она ездила туда, чтобы ее оттрахала компания озабоченных гребаных ниггеров с хренами, как протухшая колбаса. Эта сучка все равно только испоганила мне все. Мне надо было нанять киллера, чтоб прострелил ей ее беззубую башку. У нее ведь нет зубов, ты об этом знал? Пиоррея в детстве. Может, она ее подцепила, когда обсасывала эти затасканные вонючие хрены, чавкала ими под ритм-энд-блюз. Она меня с землей сровняла, блядь черножопая! Она и из студии уходила, только раздавив мне все мозги в кашу.
– Это же лучшая вещь, которую ты когда-либо создавал, – услышал я собственный голос и почувствовал себя совершенно разбитым. Я был уверен, что вскоре заработаю рак. К уикенду у меня вырастет здоровенная опухоль, если я не прикончу его на месте.
– Конечно, лучшая! Это, блин, был шедевр. Я превратил эту дерьмовую ниггершу в трепещущее чудовище из чистейшего и вечного хромированного сияния. Но «Прилив волны огня» – ерунда, одноразовая дешевка, дерьмо по сравнению с этим! – Он крутнул катушку. – Скотт, вот чем я хотел поделиться с тобой, когда дал тебе кассету, но там была всего лишь, блин, копия. А это… это оригинал. Пятнадцать лет все усиливающейся боли!
Начиналось все какофонией, пронзительной и невыносимой. Секунд тридцать-сорок – словно оркестр Мантовани, духовный хор мормонов, «Sex pistols», «Fabulous Flames» Джеймса Брауна, «Е Street Band», «Roxy Music», «Clash» и «Crystals» пытались переорать друг друга, а заодно – завывания всего населения Южной Америки. Наконец, точно в тот миг, когда это стало совершенно невыносимо… все превратилось в совершеннейшую мелодию; у меня аж горло перехватило. Меня словно сковало холодом – ноги, спину. Ужасающее скрежещущее безумие первых сорока секунд сменилось тем, что изгнало из меня бесов, унесло мой гнев, и я не мог противиться этому. То, что последовало – было неистовым, сверкающим, пульсирующим и мелодичным штурмом чистейшей музыки, обрушивающейся, словно раскаленная лава меж бесконечного множества зеркал; и все это было глубоким, истинным – цифровое совершенство, которое даже «Прилив волны огня» заставляло звучать, как в далеком сорок пятом.
Каждая многочисленная армия звуков двигалась по пересеченной местности, будучи совершенной в каждой отдельной детали – и в то же время была единым целым, словно ее скрепляли невидимые законы, идущие из самого сердца Вселенной. Финал был ошеломляюще пронизывающий, и в то же время праздничный, эйфоричный. Трансцендентный романтизм, рок-лиричный эквивалент Рахманинова, преуспевающий и сокрушительный. Деннис был прав. Вне всяких сомнений, это было лучшим, что он создал, может быть, действительно превыше всего, что когда-либо было создано. И все же его произведению не хватало самого важного элемента. Ведущего вокала.
Музыка возрастала, пока накал не стал практически невыносим, пока эйфория не подошла к тончайшей грани с болью. Затем она вновь рухнула, с заставившей содрогнуться неожиданностью, одновременным оргазмом и выпотрошенностью, и завершилась мягким раскатом виолончелей, тяжким и грандиозным, как ночное море.
– Боже мой, – наконец выговорил я и посмотрел на него.
В его глазах стояли слезы. В моих тоже.
7
С пустынной заброшенной улицы открытый кинотеатр «Сенчури» для автомашин выглядел как сюрреалистическое святилище утраченных подростковых мечтаний. В дни «Капли» он был девственно чист, а сейчас – убог и замусорен; высокие двойные пластиковые занавеси, которые должны были скрывать экраны от взглядов из квартирных окон близлежащих домов, висели лохмотьями, как сгнившие паруса.
Я проехал мимо бара с закусками к ближайшему тринадцатому ряду. Почему она назначила встречу именно здесь, в тринадцатом? Именно в нем обычно назначали свидания; именно в этом ряду происходило все действо, здесь был главный траходром. Если б все, кто за этим сюда и приезжал, парковались бы только в тринадцатом ряду, машины спрессовались бы в плотную груду, в то время, как остальная парковка пустовала бы.
Конечно, так все было в те времена, когда здесь был всего лишь один тринадцатый ряд. Я подождал несколько минут, поглядывая то на обезглавливание в летнем лагере на экране передо мной, то на беззвучное изнасилование в зеркале заднего вида и надеясь, что Шарлен отыщет меня. И она нашла – я даже вздрогнул, когда она распахнула дверь со стороны пассажирского сиденья.
– Все в порядке, – сказала она, сев в машину. – Он думает, что я поехала к Луизе.
Я рассмеялся:
– Здорово. Славный безобидный трюк.
– Что ты имеешь в виду?
– Он считает, что ты ездишь туда только затем, чтобы – как бы это поделикатнее назвать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112