– Швах, – с трудом выдавил я из себя свою несчастную фамилию, делая вид, будто даже не догадываюсь, что коротышка вдобавок ко всему еще и помешанный. У него явно было неладно с тазобедренными суставами, потому что, хотя ноги его стояли ровно, верхняя половина тела сильно клонилась влево, а маленькое круглое брюшко торчало вперед, как у беременной женщины. Сначала весь его вес был перенесен на левую ногу, но, представившись, он переместил его на правую, склонившись вперед и выдвинув правый бок. Опущенные руки он сжимал перед собой – точно стыдясь или притворно скромничая. Впечатление хрупкости его телесной конституции несколько скрадывали накладные плечи у пиджака и яркий галстук: с ослепительно-красного фона на меня хмуро поглядывали сплетавшиеся в симметричный узор морды каких-то хищных зверей.
Самым примечательным в облике Прунслика были его волосы, которые я на улице принял за шапочку. Шевелюра полыхала, как огонь, и формой напоминала своего владельца: внизу короткая, а на макушке более длинная, она заканчивалась острым хохолком, пребывавшим в неустанном движении. Глаза у него оказались синие, прозрачные, точно стеклышки оконных витражей, нос был ровный и усеянный светлыми, как у ребенка, веснушками, рот беспокойный, кривившийся в то и дело сменявших друг друга усмешках. Возраст его, как и у Гмюнда, определить было трудно, но все же мне показалось, что он несколькими годами моложе своего спутника.
– Садитесь… коллега, – неуверенно предложил мне Олеярж и указал на стул. – И вы, господа, тоже.
Ему явно было не по себе, и скрыть это он не мог. На лбу у него выступили капли пота.
Усевшись, я посмотрел в окно, занимавшее целую стену и прикрытое жалюзи. Этаж находился выше уровня окрестных крыш, а кабинет глядел на северо-запад. Жалюзи были тут вовсе не нужны. Я вспомнил об ушах Олеяржа и догадался, что он предпочитает полумрак. Из окна открывался вид на остроконечную башню храма Святого Штепана, жемчужину чешской новоготики, для которой были столь характерны эти четыре маленькие башенки и четыре башни побольше, украшавшие мощную главную. Башня вырастает прямо из фронтона, портал у ее подножия служит входом. Верхушка увенчана королевской диадемой – в знак того, что храм велел возвести сам государь. Только что прошел дождь, и корона ослепительно сверкала над городом. Четырехгранную башню я видел с угла, одни ее часы показывали четверть четвертого, вторые – без пяти двенадцать.
– Дорогой коллега, может, вы и не поверите, но господин Гмюнд – дворянин… – начал полковники его неуверенность заметно возросла. – Обладатель титула «рыцарь». Откуда вы?
– Из Любека, – ответил Гмюнд.
– Из Любека. Он происходит из одного чешского дворянского рода…
– Я потомок господ из Газембурка, – повернулся ко мне Гмюнд. – Некогда могучего рода, едва не сгинувшего в семнадцатом веке. Но сгинули тогда, к счастью, не все. Еще сто пятьдесят лет назад процветала последняя, так называемая уштецкая ветвь нашего рода.
– Сейчас я стану говорить как полицейский, – перебил гостя Олеярж. – Я обязан добавить, что господин рыцарь имеет все необходимые и надлежащим образом подписанные документы. Мы можем полностью ему доверять, его происхождение и титул подтверждены самой историей. Совершенно удивительно. Его род очень древний.
Я взглянул на Гмюнда. Вид у того был скучающий, как будто речь шла о ком-то постороннем. Это предисловие было ему не по вкусу, а уж тон Олеяржа – и подавно.
– Господин Гмюнд не является гражданином Чешской Республики, – продолжал Олеярж. Он опирался локтями о крышку стола; ладони его были сложены, точно в молитве. – Жаль, что вы не слышали… коллега. Он рассказывал о своем детстве, пришедшемся на времена протектората, и полном опасностей бегстве в Англию, на которое решились его родители в 1948 году. Я прав?
Гмюнд еле заметно кивнул.
– Несколько лет назад, вскоре после перемен… – Олеярж заерзал на стуле, – господин Гмюнд вернулся в Чехию. Он не претендует на родительское имущество, что представляется мне весьма похвальным. Все эти бесконечные суды наверняка опротивели бы ему и вынудили во второй раз – теперь уже окончательно – уехать из страны. – Судя по выражению лица Олеяржа, ему хотелось именно этого. – Было бы крайне неприятно, если бы он озлобился на нас.
Коротышка Прунслик, который вот уже несколько минут нетерпеливо качал ногами, сидя на стуле, и иногда даже пинал стол начальника, сунул в ухо палец, повозил им там и выразительно глянул на часы. Полковник заметил это и сбился. Помолчав, он неуверенно покосился на Гмюнда и продолжил:
– Терпение, господа. Рыцаря принял мэр нашего города и, насколько мне известно, остался очень доволен этой встречей. Видите ли, господин Гмюнд – своего рода меценат. Больше всего на свете он любит Прагу и в особенности – наш квартал. Он выразил готовность помочь. Его волнует судьба старинных храмов Нового Города и руины каролинских построек, он хотел бы поспособствовать их реставрации. Господин Гмюнд сотрудничает с городским архитектурным управлением и со службой по охране памятников. Везде – или же почти везде – к его предложениям относятся как к манне небесной. Мэрия попросила нас предоставить господину Гмюнду, который намеревается с практическими целями осмотреть некоторые храмы, сопровождение, как того требует статья соответствующего закона. Начальство объектов его, возможно, и пропустило бы, но отнюдь не во все уголки, а это господина Гмюнда не устраивает; туда же, где находятся исторические ценности, ему вообще запретили бы входить. Вот к нам и обратились за помощью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100