Не то у него, у автора, в ушах уже звенит от нетерпеливых вопросов: «Что за загадка? Кого же любит Танхылыу? Что за автор — ничего не знает! А если знает, чего же молчит? Язык проглотил?»
По совести говоря, поначалу автор действительно ничего не знал. Правда, чувствовать маленько чувствовал. Но чувства, догадки — источники ненадежные.
Выше автор уже говорил, что в своем повествовании он опирается лишь на твердые свидетельства и исторические документы, кладет их друг к другу плотно, как кирпич к кирпичу, чтобы для сомнений даже маленькой щели не осталось. Поиски и проверки привели его туда, куда и должны были привести,— к почтенной его односельчанке Нисе, которая и раньше несколько раз вступала на край паласа нашего повествования (как сказали бы, наверное, в старинных книгах), чем придала его узорам еще большую красоту.
Доказано, что исторический ли документ, чистосердечный ли рассказ Нисы — свидетельства одинаково надежные. Каждое слово из ее правдивых уст вылетает уже скрепленное круглой печатью. Итак...
Итак, случилось это в прошлом году. Стояли теплые весенние дни. Прошу заметить: весенние. Самая пора, когда Зульпикей тешится. Потому и многие исключительной важности события начинаются весной. Например, любовь. Именно в эту пору она, как видно из множества литературных произведений, вспыхивает особенно ярко и жарко (готовая кафия для будущей поэмы Калканлы). Если же это беспокойное чувство, спутав сроки, посреди лета вдруг нагрянет или, что уже ни в какие ворота не лезет, осенью — ничего хорошего не жди. От такой любви, как говорится, ни радости, ни сладости. Такая любовь — все равно что козленок-этембей, то есть осеннего приплода,— выхаживай не выхаживай, а хорошего круторогого козла в полном достоинстве из него не вырастет. А нрав весны известен каждому. Самое шальное, самое соблазнительное время года. По погоде и душа, оттого и любовь, начавшаяся весной, так сказать, весеннего приплода, полна сил и страстей — словом, всяческих переживаний, сомнений, колебаний, ссор, примирений, разлук и свиданий. В общем, кипит, бурлит и пенится.
Да, был весенний день. Танхылыу и еще несколько молодых доярок пошли на ферму соседнего колхоза, посмотреть, поучиться, что есть хорошего, перенять. Завершив дела, девушки отправились домой, а Танхылыу, сказав им, чтобы шли, она их потом нагонит, осталась поговорить с зоотехником, который водил их по ферме и давал объяснения. По кое-каким вопросам она хотела расспросить подробней. Так что возвращаться ей пришлось одной.
Солнце уже прогрело землю, черно-белые поляны, пятнами очистившись от снега, парят на припеке. Будто какое-то чудесное зелье кипит во чреве земли и целебные пары расходятся в воздухе. И хорошо Танхылыу, и немного грустно. То летящей куда-то птице рукой помашет, то без причины улыбнется, то чему-то вздохнет. Но без следа, как облако, пройдет непонятная тревога, безымянная грусть, и снова радостно ей.
А почему бы и не радоваться? В руках сила есть, в сердце страсть. Работа ладится, начальство ее уважает, товарищи в глаза смотрят. Если и дальше так пойдет, то, может, и она такой же, как у Тани Журавлевой, славы добьется. Всего-то на четыре года старше Танхылыу, а
имя на всю республику известно, на груди орден сверкает. Как говорят Урманбаевы, а мы чем хуже?
Тот зоотехник оказался мужем Тани. Втроем пошли к ним домой. Вот он где, рай-то! Тепло, светло, блестящая мебель, люстры под потолком на солнце сверкают. Куда ни посмотри, какие-то незнакомые Танхылыу цветы растут. Но самое лучшее украшение дома — трехлетний сын. Только дверь хлопнула, выкатился, как мячик, сообщил: «А мы с бабушкой вам блины печем!» — и, нисколько не чуждаясь, взял Танхылыу за руку, повел из комнаты в комнату: игрушки показывать, книжки, котенка, бабушку.
За чаем, разумеется, разговор шел не столько о работе, сколько просто о житье-бытье. Дом этот, оказывается, поставил им совхоз. Рассрочка на десять лет, каждый месяц понемногу платят. Танхылыу двухэтажный пятикомнатный дом весь осмотрела, где что стоит, какая комната каким нуждам служит, все запомнила.
Задумалась Танхылыу, идет не спеша, Таню вспоминает, ее мужа, их советы. И смелые планы теснятся в голове. Действительно, возможностей у куштирякской фермы ничуть не меньше, чем у совхозной. Внимания только не хватает, и не по-научному как-то все. А ведь в звене Танхылыу уже сейчас надои больше двух тысяч литров. Если же кое-какие новшества, которые она увидела на совхозной ферме, ввести у себя и работать еще старательней, как Таня работает, можно и до трех тысяч поднять. Надо сегодня же после вечерней дойки пойти в правление и поговорить там. Нет, не согласна Танхылыу, как пожилые доярки у них на ферме, день ко дню, месяц к месяцу пристегивать, тем, что есть, быть довольной и так жить годами. Ей все сегодня нужно. Если работать— так уж работать! Если уж слава — так чтоб всех ослепила!
Но в такой день не то что восемнадцатилетняя девушка, но даже пожилой, умудренный годами и опытом человек мыслями об одной лишь работе мозги себе сушить не станет. Как мы уже говорили, весной Зульпикей особенно резвится. Это он, баламут и подстрекатель, в тихом омуте чертей в пляс пускает, людей, которые без него прошли бы мимо друг друга, парой сводит.
Только повеселевшая Танхылыу, что-то напевая про себя, вышла на каратаускую дорогу, как сзади послышался стук копыт. Верхом на коне ее нагнал Кутлыбаев.
Поравнявшись с ней, он поднял коня на дыбы и остановился.
— Здравствуй, красавица,— сказал он. Слез с коня и пошел рядом с Танхылыу.— Не устала? Говорил же, вот просохнет дорога, на машине поедете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71