Из своих тайников и припряток набирала сушеных груш, лесных орехов и спускалась к нам с гостинцами. Разве нам могли тогда вообразиться подарки лучше, заманчивей? И разве в том дело, что дарят? Дело, я уверен, в том, как дарят. А наша бабушка по маме одаривала нас всегда от искреннего и бесконечно щедрого сердца.
Жизнь у нее выдалась нелегкая, и многотрудных дней хватало. Потому что она не только трудилась от ночи и до ночи, приводила на свет детей и растила их, не только умела печалиться о том, что вовсе, казалось бы, ее и не касалось. Такой уж она была по своей натуре! Как же волновалась она, когда сводили со двора проданную корову. Покупатели уже возились около
скотины, дед давно уже получил деньги, стоял без шапки перед хлевом, как бы воздавая этим в последний раз почет кормилице-поилице. А баба ходила сама не своя и места себе не находила. Словно кто-то родной и близкий уходил из дому и жизни без него не представлялось. Она вообще была против того, чтобы скотину из хлева продавать, коли скотинка эта честно привела на хозяйство целую череду бычков и телочек, коли от нее столько было надоено за годы молока, что не вместили б его и в берега Тересвы. Баба за то была, чтобы коровка доживала свой век на сытых яслях, на заслуженном покое до остатка дней.
Что тут скажешь?
Слышу птичье пение, похожее на диковинный свист и медный звон...
Люблю, когда поет иволга.
Она берет меня на свои крыла, уносит в детство..,
Недалеко от нашел хаты, на склоне росла уже немолодая ольха. Как-то, когда мы возвращались из странствий по округе к дому, брат заметил на вершине дерева гнездо. Мы долго сидели, глядя вверх из-под дерева: что ж это за птица — в диковинном, как будто золотом оперенье — выпорхнула из гнезда и закружилась в воздухе. Такой мы прежде не видали. Стали мы гадать, что, верно, в гнезде сидит другая, а эта караулит будущий выводок и, может, той, которая на яйцах, носит еду? Мало ли до чего доходила наша фантазия!
— Надо залезть да поглядеть... — сказал брат так, словно предстояло нам открыть целый новый мир.
Молча полез я на дерево. Было тяжко, потрескавшаяся старая кора царапала и обдирала голени, руки. Да разве же можно было показаться неловким? Разве можно было остановиться? По нашим, мальчишеским, законам это было бы недостойно!
Потихоньку выше, выше, перебираясь с одной ветки на другую, весь превратившись в напряжение и осторожность, я ухватился за ствол в ветвистой кроне и приник передохнуть. Ноги обмякли, руки обессилели. Все тело охватило какой-то странной вялостью и слабостью.
На горизонте голубое солнечное марево палящего дня, из зелени садов выглядывают крыши, серебрится лентой река. А еще чуть-чуть повыше к небу — тут уже и птичье гнездо.
Осторожно подкрадываюсь к гнезду. О диво! В нем сидит птичка, какую, верно, никто и никогда не видел близко. Зеленоватый и ярко-желтый цвета переливаются, головка и крылышки расписаны ну словно в сказке. Я глянул вниз, на брата, и чуть было не вскрикнул от радости, да вовремя сдержался. Спугнуть птичку — дело нехитрое. Уж не знаю и сам, зачем, верно, в забытьи, я потянулся рукой, чтоб хоть погладить чудесную птаху в гнезде. Да только дотянулся до нее пятернею, как она вспорхнула. Тревожно закричала, закружила вокруг вершины дерева, как будто зовя на помощь все пташье братство нашей зеленой округи.
— Улетела? — спросил брат из-под ольхи.
— Улетела, — разочарованно ответил я.
— Слезай скорей, а т<э яички в гнезде остынут и замрут... Птенчики не выведутся... — брат приказывал. Я и сам знал, как мама всегда боялась, коли квочка кидала гнездо и долго крутилась по двору, как выговаривала неразумной и сомневалась, будут ли цыплята...
Я быстро спустился с дерева. Мы еще посидели в зеленой засаде. Брат ждал, когда ж иволга воротится, усядется в гнезде. Я плевал на руки и потирал их — горели от ольховой коры.
Птица не прилетела.
Мы ей мешаем... «Хитрая, небось видит нас под деревом», — догадался рассудительный брат Петро. И мы пошли прочь от дерева, чтоб из кустов следить за кроною ольхи. Должна ж над нею закружиться иволга! Только когда мы снова увидали большую желтую птицу над гнездом, пошли спокойно до дому.
«Погодь, погодь! Вылупятся птенчики, дадим им подрасти. А там возьмем-таки парочку в клетку! Вот будет радость! То-то хлопцы со всей округи подивятся!» — тешили мы себя надеждой.
Проходили дни за днями.
Как-то ясным утром я снова вскарабкался на дерево. В гнезде и вправду теплились друг к дружке голыми своими неуклюжими тельцами птенчики.
«Пускай их еще покормят... Пускай подрастут!» — думал я, когда спускался вниз.
С тех пор я часто-часто забирался на ольху. Знал на ней уже каждый сучок, каждую ветку. Когда нам показалось, что птенцы уже и хорошо оперились, и прокормиться смогут чем попало, я поднялся к гнезду с твердой целью. С минутку полюбовался выводком, представил себе всех хлопцев, какие к нам придут, подумал « про клетку — ее у нас не было. Ну, не беда, сколько- то побудут птенчики в наскоро сбитой из дощечек коробочке. Только б добыть их из гнезда! Да как же распознать, чтоб парочка? Вот загадка!
Будь что будет!
Протянул я руку к гнезду, а птенчики точно им кто- то подал знак, дружно вспорхнули. Как-то неумело, неловко кувыркнулись в воздухе, но тут же, трепыхая крылышками, расселись по соседним деревьям, тревожно попискивая, словно сзывая всех на семейный совет.
Порожнее гнездо осталось на ольхе покинутым поневоле кровом, и было в этом что-то неправильное, даже бессмысленное... А птенчики где-то попрятались....
И я торопливо ушел, чтоб не пугать больше беззащитных птах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25