Но
грязной водой колодца не промоешь, и он не находит ничего!
Бранкович не может поверить, что лишь он один интересуется
хазарами и что в прошлом этим не занимался никто вне круга тех
христианских миссионеров, которые оставили сообщения о хазарах
со времен святого Кирилла. Я уверен, утверждает он, что кто-то
из дервишей или еврейских раввинов, конечно же, знает
подробности о жизни еврейского или арабского участника
полемики, однако ему никак не удается найти такого человека в
Царьграде, а может, они не хотят говорить о том, что им
известно. Он предполагает, что наряду с христианскими
источниками существуют не менее полные арабские и еврейские
источники об этом народе и его обращении, но что-то мешает
людям, знающим это, встретиться и связать в одно целое свои
знания, которые только вместе могли бы дать ясную и полную
картину всего, что относится к этому вопросу.
- Не понимаю, - часто говорит он, - может быть, я все
время слишком рано останавливаю свои мысли и поэтому они
созревают во мне лишь до половины и высовываются только до
пояса...
Причину такого безмерного интереса кира Аврама к столь
малозначительному делу, по-моему, объяснить нетрудно. Господарь
Бранкович занимается хазарами из самых эгоистических
побуждений. Он надеется таким образом избавиться от сновидений,
в которые заточен. Курос из его сновидений тоже интересуется
хазарским вопросом, и кир Аврам знает это лучше нас. Для кира
Аврама единственный способ освободиться из рабства собственных
снов - это найти незнакомца, а найти его он может только через
хазарские документы, потому что это единственный след, который
ведет его к цели. Мне кажется, что так же думает и тот, другой.
Их встреча, таким образом, неизбежна, как встреча тюремщика и
заключенного. Поэтому и неудивительно, что кир Аврам в
последнее время так усердно упражняется со своим учителем на
саблях..."
Этими словами завершается донесение Никона Севаста об
Авраме Бранковиче. О последних днях своего господина Севаст,
однако, не мог донести никому, потому что и господарь, и слуга
были убиты однажды в среду, облаченную в туманы и заплутавшуюся
гдето в Валахии. Запись об этом событии оставил другой слуга
Бранковича - уже упоминавшийся искусный мастер сабельного боя
Аверкие Скила. Эта запись выглядит так, как будто Скила писал
ее концом своей сабли, обмакивая ее в чернильницу, стоящую на
земле, а бумагу придерживал сапогом. "В последний царьградский
вечер, перед отъездом, - записал Аверкие Скила,- папас Аврам
собрал нас в своем большом зале с видом на три моря. Дул ветер:
зеленый с Черного моря, голубой, прозрачный-с Эгейского и сухой
и горький - с Ионического. Когда мы вошли, наш господарь стоял
рядом с верблюжьим седлом и читал. Собирался дождь,
анатолийские мухи, как всегда перед дождем, кусались, и он
отгонял их, защищаясь хлыстом и безошибочно попадая самым
кончиком в место укуса на своей спине...
Мы уселись - все четверо, кого он позвал: я, два его
писаря и слуга Масуди, который уже сложил все необходимые для
путешествия вещи в зеленый мешок. Взяли по ложечке черешневого
варенья с острым перцем и выпили по стакану воды из колодца,
который находился здесь же, в комнате, и хоронил эхо наших
голосов в подвале башни. После этого папас Аврам заплатил нам
причитающееся за службу и сказал, что, кто хочет, может
остаться в Царьграде. Остальные вместе с ним отправляются
воевать на Дунай...
Неожиданно между Масуди и Никоном Севастом сверкнула
молния страшной ненависти, которую до сих пор обе стороны не
замечали или тщательно скрывали. Это произошло после того, как
Масуди сказал киру Авраму:
- Господин мой, я хочу отблагодарить тебя за твои подарки,
прежде чем мы расстанемся. Я скажу тебе нечто такое, что
обрадует тебя, потому что ты давно жаждешь это узнать. Того,
кто тебе снится, зовут Самуэль Коэн***.
- Ложь! - вскрикнул вдруг Севаст, схватил зеленый мешок
Масуди и швырнул его в очаг, который горел в комнате. Масуди с
неожиданным спокойствием повернулся к папасу Авраму и сказал,
показывая на Никона Севаста:
- Посмотри на него, господин, у него только одна ноздря в
носу, и мочится он хвостом, как положено Сатане.
Папас Аврам подхватил попугая, державшего в когтях фонарь,
и опустил его на пол. Стало светлее, и мы увидели, что нос
Никона Севаста и правда был с одной ноздрей, черной и
неразделенной посередине перегородкой, как это и бывает у
нечистых. Тогда папас Аврам сказал ему; - Ты, значит, из тех,
кто не меняет обувь? - Да, господин, но я не из тех, кто
страдает медвежьей болезнью. Я не отрицаю того, что я Сатана, -
признал он без колебания, - я только напоминаю, что я
принадлежу к преисподней христианского мира и неба, к злым
духам греческой территории, к аду православной церкви. Потому
что точно так же, как небо над нами поделено между Иеговой,
Аллахом и Богом-отцом, преисподняя поделена между Асмодеем,
Иблисом и Сатаной. По случайности я попался на земле нынешней
турецкой империи, но это не дает права Масуди и другим
представителям исламского мира судить меня. На это уполномочены
только представители христианской церкви, лишь их юрисдикция
может быть признана правомочной. В противном случае может
оказаться, что христианские или еврейские судьи начнут судить
представителей исламского ада, если те окажутся в их руках.
1 2 3 4 5 6 7