Наконец он остановился передо мной и снизу вверх — я был на целую голову выше него — посмотрел на меня в упор.
— Это совсем не лишняя предосторожность, — одобрительно произнес он, теребя пальцами свою каштановую бороду. — Я воспользуюсь уроком, который преподала мне сестра. У меня есть поручение для вас, мессер Бьянкомонте.
В знак благодарности я слегка поклонился.
— Обещаю служить вам верой и правдой, синьор, — сказал я.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся он. — Иначе я не стал бы рассчитывать на вас.
Он резко повернулся и подошел к столу. Взяв лежавший там пакет, он секунду подержал его двумя пальцами и уронил обратно на стол, при этом внимательно взглянув на меня.
— Здесь мой ответ мадонне Лукреции, — медленно проговорил он. — Она должна получить его из ваших рук, и для этого вам придется вернуться в Пезаро.
Не веря своим ушам, я ошеломленно уставился на него.
— Ну? — не дождавшись от меня ответа, спросил он, и на этот раз в его голосе прозвучали металлические нотки. — Вы колеблетесь?
— Любой смельчак задумался бы на моем месте, — ответил я, внезапно обретя голос. — После того как мне под страхом смерти было запрещено пересекать границы владений синьора Сфорца, могу ли я появиться в Пезаро и встретиться там с синьорой Лукрецией?
— Ответ на этот вопрос я оставляю несравненному Боккадоро, королю шутов, прославившемуся своим остроумием на всю Италию. Но, быть может, мое поручение обескураживает вас?
Положа руку на сердце, так оно и было, и я не собирался отрицать это, но, призвав на помощь свое остроумие, которого, по его словам, у меня было в избытке, я постарался облечь свое признание в иносказательную форму.
— У меня действительно есть сомнения, ваше высокопреосвященство; но меня смущает не столько перспектива лишиться головы, сколько угроза, нависшая над вашими планами, — какими бы они ни были. Не окажется ли в сложившихся обстоятельствах более мудрым иное решение: отправить в Пезаро посланника, ничем не успевшего скомпрометировать себя при дворе Джованни Сфорца?
— Да, если бы я мог кому-нибудь доверять, — с удивившей меня откровенностью ответил он. — Не стану скрывать от вас, Бьянкомонте: в этом письме речь идет о вещах настолько важных, что ни за императорскую корону, ни за папскую тиару я не соглашусь, чтобы оно попало в чужие руки.
Он снова приблизился ко мне, и его тонкие пальцы с поблескивающим на одном из них аметистом — знаком его священного сана — слегка коснулись моего плеча.
— Навряд ли найдется в Италии другой человек, чьи интересы в этом непростом деле совпадали бы с моими в такой степени, как ваши, — понизив голос, проговорил он. — Поэтому я могу доверить свое послание только вам.
— Мне? — я едва не задохнулся от удивления — в самом деле, могло ли быть что-то общее у придворного шута Боккадоро и Чезаре Борджа, кардинала Валенсии?
— Именно! — горячо воскликнул он. — Вам, Ладдзаро Бьянкомонте, чьего отца Констанцо Сфорца, синьор Пезаро, лишил всех его владений. Здесь, в Риме, все готово, чтобы нанести ему сокрушительный удар, и когда это произойдет, узурпатор предстанет перед всеми в обличии столь жалком и отвратительном, что никто в Италии не посмеет протянуть ему руку помощи. Но учтите, — уже более сдержанно добавил он, — ни один человек не должен знать о нашем разговоре, и если уж я откровенен с вами, то лишь потому, что нуждаюсь в вашей помощи.
— Лев и мышь, — вполголоса произнес я.
— Да, если вам угодно.
— Но ведь Джованни Сфорца — муж вашей сестры! — невольно вырвалось у меня удивленное восклицание.
— Неужели это заставляет вас усомниться в моих намерениях? — слегка насупившись, спросил он.
— Нет-нет, нисколько, — поспешил я успокоить его.
— Мадонне Лукреции обо всем — или почти обо всем — известно, — улыбнулся он. — Информация, которая содержится в этом письме, послужит последним стежком, скрепляющим сеть, уготовленную для тирана [Тиран — так назывался в XII — середине XVI в. единоличный правитель итальянского города-государства, добившийся этого поста путем насильственного захвата власти] Пезаро. Ну, теперь вы согласитесь выполнить мою просьбу?
Соглашусь ли я? Да ради того, чтобы его замысел осуществился хотя бы наполовину, я был готов навсегда остаться шутом и до конца дней своих терпеливо сносить насмешки и издевательства от ничтожнейших поварят и кухарок. Я попытался выразить все это словами, и, судя по тому, что его лицо слегка просветлело, мой ответ пришелся ему по душе.
— Вы поедете в том наряде, который на вас сейчас, — не терпящим возражений тоном продолжал он. — Моя сестра весьма кстати подсказала мне, что пелерина шута защищает надежнее самого крепкого панциря. Исполнив поручение, возвращайтесь в Рим, и я обещаю подыскать вам службу, которая будет достойна имени Бьянкомонте.
— Можете рассчитывать на меня, ваше высокопреосвященство, — торжественно пообещал я. — Я не подведу вас.
— Прекрасно, — ответил он, и его удивительные глаза вновь взглянули на меня в упор. — Когда вы будете готовы к отъезду?
— Сегодня же, ваше высокопреосвященство. Пословица «Поспешишь — людей насмешишь» придумана не для шутов.
Он удовлетворенно кивнул, отступил от меня и подошел к расписанному золотом по ультрамарину небольшому кованому сундучку восхитительной венецианской работы. Пошарив внутри, он извлек увесистый кошелек.
— Вот вам самый надежный попутчик, — сказал он.
Со словами благодарности я принял от него кошелек, вес которого лучше похвал льстецов свидетельствовал о том, что род Борджа не зря славился своей щедростью, Я положил кошелек на изгиб локтя левой руки и готов был попрощаться с кардиналом Валенсии, но у него как будто было еще что-то для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71