! Все явно уже решено; это не суд, а так, лицедейство. Досадная, ничего не решающая формальность.
А его честь уже тянется к колокольчику:
— Начинаем! Требую тишины! Слово предоставляется обвинению!
Вот так, сразу?! Эге, кажется здесь никакое не лицедейство. Кажется, здесь самый что ни на есть балаган.
Прокурор даже не дал себе труда встать:
— Я полагаю, ваша честь, что этот никчемный рыжий замухрышка виновен прежде всего в том, что являет собой мерзостный злобный шарж на облик подлинного венца творения, — выговаривая последние слова, громилоподобный прокурор самодовольно огладил лапищей свою физиономию, цветом и блеском напоминающую парадный президентский мобиль. — Что же касается гнусности, приведшей его в этот зал, то даже высшая мера кажется мне чересчур мягким приговором! Я расцениваю его поведение как угрозу всему нашему образу жизни!
Проклятый расист! Небось, сделай то же самое кто-то из черных — только пожурили бы. А тут…
Надтреснутое дребезжание колокольчика.
— Достаточно! Слово предоставляется защите.
— Буду краток, — адвокат рассеянно теребит холеные усики. — Таких, как мой подзащитный, я бы шлепал на месте без следствия и суда.
Его честь снова хватается за колокольчик:
— Напоминаю: ваша обязанность — защищать.
— Я и защищаю! — пылко ответствует адвокат. — Я защищаю вековечные устои всего нашего биологического ви…
— Достаточно! Слово предоставляется подсудимому!
Последнее слово? Зачем? Разве проймешь этих черномазых уродов хоть какими словами?! Бесполезно… Или все же попробовать? А, была не была: вечная судьба утопающих — хвататься за волосину…
— Ваша честь, неужели же каждый не имеет права съесть свою крошку хлеба там, где ему заблагорассудится?! Неужели на этой помойке, которую мы все зовем родиной, нет места даже ничтожнейшим росткам свободы?!
Судья, похоже, пытается вытрясти из колокольчика язычок:
— Молчать! Слушание окончено! Вердикт — виновен! Подсудимый приговаривается к смертной казни через шлепание! Приговор привести в исполнение незамедлительно!
Лапы охранников впиваются в спину, тащат в угол, к какой-то дыре… И вдруг — свет, ветер, гомон толпы… Толпы, в которой лоснящаяся чернота почти совсем задавила малочисленные тщедушные фигурки рыжих собратьев. Гомон, в котором слабые нотки протеста подмяты негодованием: «Только подумайте! Все, значит, с честным риском для жизни покорно едят, где нашли, а эта рыжая мразь что? А эта рыжая мразь хвать — и под комод! Как какой-нибудь грязный муравей! Неслыханно! Куда катится цивилизация?!»
А впереди под скрип деревянных блоков да полиспастов медленно задирается кверху носок огромного дырявого башмака. И лапа охранника снова впивается в плечо, трясет, дергает, рвет туда, на утоптанное лобное место, под вздернувшуюся подошву…
Дергает…
Трясет…
Чин-чин наконец распахнул глаза, и сразу выяснилось, что дергает его за плечо никакой не черный гигант-таракан, а вовсе наоборот — среднерослый и бледный староста Белоножко.
А еще выяснилось, что он, Чин-чин (по-прежнему студент-практикант и отнюдь не прусак), одет в исключительно одни только трусы, что он валяется на койке в отведенной ему каюте, что таймер у изголовья показывает полвосьмого то ли утра, то ли черт знает чего и что с невероятными сложностями протащенная сквозь все контрольно-досмотровые пропускники литровка семидесятиградусной «текила бланка» полупуста и имеет наглость предательски торчать на самом видном месте.
Чин-чин сел, спустив ноги на ворсистое покрытие пола. Потом растер пальцами виски. Потом глянул в мокрое, белое лицо старосты и осведомился:
— А ты сколько выпил?
— Чего? — Положительный человек Виталий Белоножко сперва опешил, а миг спустя, поняв, возмутился:
— Я даже на Земле пью только… это… Ну, иногда только. А уж тут… Ты вообще понимаешь, чем такие выходки могут?!. Пьянство при искусственной силе тяжести — это… это…
— Кончай зудеть! — Дотянувшись до бутылки, Чинарев вознамерился было хлебнуть из горлышка, но передумал и стал пристально вглядываться в бутылочное содержимое. — Ах, Детки-детки, — горестно пробормотал он, — неужели мамочка не говорила вам, до чего доводит алкоголизм?
Виталий тоже вгляделся и едва не заплакал от омерзения: в бесцветной жидкости плавало несметное множество разнокалиберных тараканьих подростков.
— Вот видишь, — Чин-чин скорбно вздохнул, — не одни люди готовы жизнь прозакладывать за хороший глоток. Думаешь, отчего вляпались только маленькие? Потому что взрослые умней? Так бы не как! Взрослые просто-напросто не пролезли: тут, наверно, водятся исключительно черные, а они слишком толстые для этого горлышка… Слушай, у тебя нет какой-нибудь палочки, а?
— Зачем тебе? — Белоножко говорил очень невнятно — его рот свела прочная гадливая судорога.
— Самый маленький еще трепыхается. Надо спасти.
— Да выкинь ты эту мерзость! — Виталий из последних сил отворачивался от злополучной бутылки, которую Чинарев упорно норовил сунуть ему под нос. — Нализался, как последний… Ты хоть что-нибудь способен соображать, или вообще?..
— Почему вообще? Я все способен! Я, например, в момент сообразил, что Извер… ер-р… ой, господи, чуть все вчерашнее обратно не вылезло… так вот: Из… ой, ну ты понял кто… у него в башке какой-то контактик расконтачился. Понимаешь, черт-те сколько времени один в этом гробу — тут бы кто хошь… Так что если он станет бормотать всякую мутоту — Лига там, хакеры, романсы всякие — не верь. И вообще не слушай. Че, в самом деле, с психа возьмешь!
— Поставь свою бутылку и слушай меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11