Выпили. Виски оказалось чистым самогоном. Запахло «Интернационалом», но Гайдамака сдержался.
Хемингуэй Гайдамаке понравился. Эриесто был профессиональным боксером и литератором, а здесь под Килиманджаро он тренировался, готовясь к финальному бою с великим Львом. Гайдамака не сразу понял, о каком Льве идет речь. Этим Львом оказался Лев Толстой. Американец хотел избавиться от страха перед Львом и не придумал лучшего способа, чем дразнить львов в брачный период.
– А ты кто? – спросил Эрнесто.
– Я человек. Просто человек. Я здесь живу.
– Местный? Почему же ты белый?
– Я не белый. Я негр.
– Рассказывай.
– Я негр-альбииос. Вы тоже негр. Все белые – негры, но негры-альбиносы.
Эриесто задумался. Мысль ему понравилась.
– Я это запомню, – сказал он. – Но у альбиносов красные глаза, а у тебя голубые.
– Они выцвели. Разве имеет значение, какого цвета у меня глаза или кожа?
– Для меня – нет. Я не расист.
Хемингуэй считал себя специалистом по львам. Он говорил Сашку:
– Встречаясь со львами, тиграми и леопардами, я на себе проверил, как важно: а) держать высоко голову и смотреть льву в глаза, когда дело дошло до прямой конфронтации, и б) присесть или пригнуться, застыть и опустить взгляд, если не хочешь вызвать страх или агрессивные реакции. С голодным львом лучше не связываться, но если лев уже насытился, приматы вполне могут отогнать его от добычи, крича и размахивая ветками. Львы нападают на антилоп, и человек поэтому не должен выглядеть антилопой. Я видел, как одинокий пастух, крича и стуча посохом по кустам и деревьям, заставил нескольких львов уйти от только что убитого домашнего буйвола. Вряд ли, чтобы Лев Толстой был из львов исключением. Он бы тоже ушел, не сопротивляясь насилию.
– Ты – дурак, – сказал Гайдамака.
– Что ты сказал? – спросил Хемингуэй, становясь в боксерскую стойку, вместо того чтобы сразу ударить.
– Ты – белый, ты не знаешь львов, – сказал Гайдамака.
– Ты тоже белый, – сказал Хемингуэй, опуская кулаки.
– Я – черный, – сказал Гайдамака. – Львов нельзя дразнить, львов можно дразнить, – львов никогда не знаешь. Но Лев Толстой – вегетарианец. Поэтому он всегда голоден. Голодный лев очень опасен. Вегетарианец – это очень опасно. Вегетарианца нельзя дразнить.
– Вегетарианца нельзя дразнить, это очень опасно, – с удовольствием повторил Хемингуэй. – Thank you . Я это запомню.
ГЛАВА 4. Обед в доме с химерами (продолжение)
Вчера я обедал у Лаврова. У Лаврова приятно обедать. Выпили по пяти рюмок водки. Чисто московская помесь культурности с патриархальностью.
А. Чехов

ПЛЮС СОРОК ПО ЦЕЛЬСИЮ
Гайдамака вернулся из второго хождения в туалет уже без блевотных позывов, но с головной болью. Летопись «От» не давала ему покоя. Он готов был поклясться, что с ним все это происходило – все, о чем писал в летописи отец Павло. Но он не помнил! «Ох, где был я вчера, не найти днем с огнем», – вспоминал он слова поэта.
– Дочитали?… Ну, тогда выпьем за успех нашего безнадежного предприятия! – провозгласил тост майор Нуразбеков, поднимая рюмку. – Не чокаемся, а то чокнутыми станем.
Обед наконец-то успешно начался.
Майор Нуразбеков подмигнул Гайдамаке и, как и положено хлебосольному хозяину, у которого собрались стеснительные гости, подал пример: смакуя, выпил первым, выдернул пальцами шпротинку из дровяного штабеля и отправил в рот; пальцы же облизал и промакнул какой-то очередной компрометирующей бумагой, так и не объяснив, за успех какого безнадежного предприятия они пьют.
Гайдамака не стал терять времени. Он быстренько хлопнул рюмку «Климента Ворошилова Высшего Качества», вкуса и крепости не ощутил, закусывать не стал (опыт, опасно – как бы опять срачка не напала), а принялся дожидаться, когда пройдет головная боль. Она проходила. Тут же захотелось выпить еще – оказалось, что такой коньяк можно и не закусывать, недаром его генсеки пьют. Этот «Клим Ворошилов», пожалуй, будет получше «Наполеона», решил Гайдамака. Но попросить налить по второй постеснялся и опять не в лад стал размышлять о трехстах рублях в «Архипелаге ГУЛАГе», хотя помнил, что здесь, в органах безопасности, опасно вообще о чем-либо думать, а тем более размышлять, а тем более об «Архипелаге ГУЛАГе». Но – думать «ни о чем» себе не прикажешь. Теперь вопрос стоял так: товарищ майор, как выяснилось, знает о трехстах рублях; по знает ли он об «Архипелаге ГУЛАГе»?
Вот вопрос вопросов: успеет или не успеет Андрюха отдать деньги Элке до того, как?
До чего: как?
До того, как кагебисты нагрянут к нему в дом с обыском, а потом – в Элкину бухгалтерию, сверять угольный «дебет-кредит».
Им что, больше делать нечего?
И в Андрюхе ли спасение? Вообще, в спасении ли дело? Зачем спасаться? Надо ли спасаться?… (Ну, положим, из органов всегда надо спасаться.)
Чего добиваются от него этот странный майор, эта блядовитая Люська и этот страшный Николай Николаевич со своим развратным обедом?
Вопросы, вопросы…
«Придет время – сам скажет, – решил Гайдамака. – Но лучше бы знать заранее».
А сейчас надо бы поесть и набраться сил для дальнейшего (знать бы, чего «дальнейшего»?), но есть и хотелось и не хотелось. Хотелось выпить еще. Что-то он «Климента Ворошилова» не распробовал.
Все же Гайдамака решился немного поесть и начал обед со сметаны.
Люська по-птичьи высербала коньячок и отправилась с ключом и с тележкой в женский туалет (процесс посещения Люськой туалета скромно опускаем), а оттуда – в тайные подвалы КГБ за обеденным инструментом, за мороженым и черт знает за чем еще.
Шкфорцопф подслеповато, почти па ощупь, нашел на столе свою рюмку, дрожащей рукой подтащил ее к губам, потом раскрыл рот пошире, запрокинул голову и попросту вылил водку в глотку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107