— Ганс нахмурился.
— Что не надо? Подружки?
— Я о звонке Поэлю. Неплохо бы погодить.
— А чего годить?
— Ну… Сдавим его сперва со всех сторон, прихватим за горлышко понадежнее, а уже потом…
— Будет тебе, Гансик, и потом, и сейчас. Не бойся, звонок психопрофилактический, не более того.
Кивнув, Ганс полез из машины. Кося в его сторону одним глазом, я прижал к уху трубку телефона и набрал только что добытый разведкой номер. Пальцы продолжали чуть подрагивать, искомую комбинацию отбили только с третьей попытки. После седьмого или восьмого гудка ответил хриплый мужской голос — голос явственно недовольный, привыкший повелевать. По счастью, обошлось без секретаря и автоответчика. На резковатое «да?» толстосума я не обиделся.
— Привет, Поэль! Никак спать вздумал? Раненько ложишься! Ох, раненько!
Должно быть, он поперхнулся, потому что кроме участившегося дыхания я ничего более не слышал.
— Куда ты там запропал? Я, кажется, с тобой разговариваю.
— Ящер… — пробормотал он. — Но каким образом?… Ах, да, конечно. Ты мог и узнать.
— Ты о номере? Брось! Такой пустячок. Хочешь назову цвет волос девочки с которой ты сейчас барахтаешься? Могу и сон пересказать. Твоего сынишки.
Говорил я ласково и неспешно, по опыту зная, сколь глубоко пробирает оппонентов подобная манера общения. Уверен, усатый Коба, обзванивая по ночам своих соратников, говорил тем же проникновенно ласковым голосом.
— Что тебе нужно, Ящер? По-моему, то дельце с алюминиевым заводом мы уже обсудили. Все решено, контрольный пакет за тобой, а я только…
— А ты только имеешь свой скромный пай. И на пай этот снимаешь славные сериалы, верно?
— Не понимаю…
— Что ж тут непонятного! Я говорю про твою любовь к кино. Ты ведь любишь кино, верно? Какую новую роль предложили твоему сынишке?
— Я думал, ты знаешь. Ты ведь обычно все знаешь?
Кажется, он чуточку пришел в себя — во всяком случае начинал уже дерзить, и я от души прошипел в трубку:
— Все, Поэль. Конечно, все… Ты даже не подозреваешь, сколько самого разного я знаю о тебе.
— Ты что-то хочешь предложить?
— Да нет. Звякнул от скуки. Проведать, так сказать, старого товарища, справиться о здоровье. Как оно, кстати, у тебя? Не пошаливает?
— Спасибо, не кашляю.
— Вот радость-то!
— Брось дурить, Ящер! Скажи, у тебя действительно никаких дел?
— Конечно же, никаких! Ни дел, ни претензий. Так что спокойной ночи и передавай привет подружке.
— А ты своей…
Я зло хлопнул трубкой об колено. Надо признать, этот сладкоречивый заморыш быстро выходил из гипноза. И не слишком похоже, чтобы он как-то отреагировал на мой намек о фильмах. Или настолько смел, что чихать ему на мое мнение? Занятно! Какую же это крышу надо иметь, чтобы буром переть против Ящера? Среди комитетчиков у меня пара карманных генералов, а что может быть страшнее комитета в стране развитого социализма? Итальянская мафия? Ха-ха и хо-хо! Да здесь эти ребята у нас никто! Кстати, и там на своей территории предпочитают больше дружить, нежели воевать с российскими ваньками. Ваньки сейчас злы на весь свет. У них почву из-под ног вышибли, веры лишили. Вчера они лобызать готовы были мавзолей и красный кумач, а сегодня оптом плюют на вождей прошлых и нынешних. А ведь это процесс такой — начни только плеваться, не остановишься. Ту же Америку по свободомыслию в пару лет переиграли, потому как они своего Кеннеди по сию пору чтят, глаза закрывая на все его похождения. Нам же теперь — что Берия, что Хрущев — один хрен. Любили до обморока, теперь до одури ненавидим. А ненависть с цивилизацией плохо уживается. Потому и сторонятся ванюшек — с их восточной жестокостью, германским умом и русским удалым беспределом. Только киньте косой взгляд, и запросто шарахнем из базуки по Капитолию или в Биг Бен какой-нибудь запульнем из «мухи». Делов-то! А если пожелаете, на бульдозерах прокатимся по клумбам Елисейских полей, в саду Тюильри фейерверк устроим. Такая уж у нас натура, господа капиталисты! Есть уже печальный опыт. С колчаками воевали, с кутепывыми и махновцами. А ведь свой брат был — славянский! Что ж там о чужих толковать! Если родину распяли, никаких иноземцев не пощадим!..
Ганс возвращался к машинам, галантно держа девчушку под руку. Сигарету малолетка отбросила, но мороженое лихорадочно долизывала. Это хорошо. В смысле, значит, выбора. С тем, кто держится за сладкое, всегда проще договориться. Я распахнул дверцу.
— Она сказала, — шепнул склонившийся Ганс. — Что согласна, но при одном условии.
— Что за условие, детка? — я перевел взгляд на девчушку.
— Отбой, — она швырнула мороженое и отряхнула ладони. — Было условие, да сплыло. Поехали.
— Да нет, ты скажи! Мне любопытно.
— А чего тут говорить. Вдруг, думала, урод какой-нибудь клеится — с пузом да с бородавками, а ты дядечка вроде ничего, приличный.
Я хмыкнул.
— Выходит, договорились. Как звать-то тебя?
— Надя.
— То есть, значит, Надежда? То самое, что умирает в последнюю очередь? Это тоже хорошо. Некоторым образом даже символично.
Ганс помог девчушке устроиться на сиденье, захлопнул дверцу и, обежав машину кругом, плюхнулся рядом с водителем.
— Куда едем? — деловито осведомилась Надежда.
— На презентацию. Знаешь такое слово?
— За кого меня держишь, дядя? — Надежда криво улыбнулась.
Я внимательно поглядел на нее. Кажется, злой попался ребеночек! С характером. Но с иной мне было бы сейчас во сто крат тяжелее.
— Трогай, кучер! — я кивнул в зеркальце водителю. Зацокали клапаны-копыта, карета покатила в неведомое.
Глава 5
"Увяли за ночку глаза,
Мышонком стала гюрза…"
С. Кинтуш
Россыпь родинок на лице Буратино ничуть его не уродовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20