Похоже, что ее автор – историк-архивист – каким-то образом раскопал рукопись Зеваэса.
Он замолчал, созерцая результат своего сообщения. Пауза над поляной установилась довольно надолго.
– Этого не может быть, – нарушил ее наконец Магистр. – Вы, Филин, отлично знаете, где находится рукопись.
– Оригинал, – пожал плечами тот. – Знаю, ну и что? У Зеваэса были ученики, это вам тоже должно быть известно. У нас нет никаких доказательств того, что никто из них не делал с рукописи копий. Переписывать труд учителя – честь для ученика, это занятие было весьма модным. Так что подобное не только не исключено, но вполне вероятно.
– Там что, есть прямые ссылки? – взволнованно спросил Байкал.
– Где? В статье? Прямых ссылок на рукопись нет. Кстати, я не вполне понял почему: автор явно не пытается присвоить себе открытие. Но косвенных – сколько угодно. Вплоть до намека на Индикатор. Он его, правда, называет философским камнем и считает, что камень этот служит для поиска хищников, а не селектов, но суть абсолютно ясна.
– То, что вы нам сообщили, полностью меняет дело, – сказал Магистр. – Гонта, я намеревался просить вас отправиться в Волгоград, чтобы помочь Комесу, но теперь вам придется вплотную заняться этим историком. Филин, полагаю, со своей стороны вы ему окажете необходимое содействие. Только умоляю вас: будьте предельно осторожны!.. И на своем мотоцикле, кстати!
* * *
«…и теперь пишу Вам, Виталий Михайлович, находясь в изрядно стесненных обстоятельствах. Представьте себе крохотную палатку, худо-бедно защищающую от пронизывающих порывов ветра, но ни в коей мере от холода, который на этой высоте ночами становится совершенно непереносим. Как я уже писал Вам из Лхасы, мне необыкновенно повезло, когда я повстречал экспедицию Художника. На мою просьбу присоединиться к ним эти милейшие люди, Художник и его Супруга, практически сразу ответили мне согласием и даже были чрезвычайно довольны, что неудивительно. Неожиданно получить в спутники соотечественника, способного оказаться полезным на трудном пути, который им предстоял, определенно можно считать удачей. Пишу Вам об этом, отнюдь не желая преувеличить свои скромные возможности, однако за месяцы, вынужденно проведенные в Лхасе, я и в самом деле немало преуспел в постижении местных наречий и диалектов. Теперь, когда стараниями Художника я сделался официальным членом его экспедиции, основная причина, задержавшая меня в пути, была наконец-то устранена, к величайшему моему облегчению. Исключительно доброжелательное отношение местных чиновников к Художнику отчасти коснулось и меня. Я вновь стал волен в передвижениях и получил долгожданную возможность продолжить свой путь (разумеется, вместе с экспедицией Художника).
Свой маршрут Художник проложил, основываясь на довольно смутных указаниях – как изустных, так и письменных, – которые ему удалось получить у монахов здешних монастырей. Как ни странно, проходит он весьма близко к искомой местности и кабы ее обитатели имели намерение явить себя Художнику, цель экспедиции – отыскание легендарной Шамбхалы – была бы несомненно достигнута.
Дабы не отнимать Вашего времени, не буду описывать перенесенные нами в пути тяготы – здесь они обыкновенны и неизбежны, скажу лишь, что мы добрались наконец до того самого места, где мне предстоит расстаться с Художником, из-за чего душа моя пребывает в смятении. Невозможность объяснить ему истинную причину моего бегства (а выглядеть это будет именно так, несмотря ни на какие письменные извинения, которые я намерен оставить), равно как и заведомую недостижимость конечного пункта его маршрута, порой повергает меня в отчаяние. Этот по-настоящему благородный, великий умом и душой человек не принадлежит к селектам – данная причина единственно заставляет меня держать его в заблуждении. Потому я вновь, как и прежде, Виталий Михайлович, намерен серьезнейшим образом ставить перед Советом вопрос о невозможности и пагубности дальнейшего следования политике абсолютного затворничества.
Понимаю, что ужас за последствия совершенных ошибок каждому из нас предстоит переживать еще очень долго, однако полная изоляция от людского сообщества, на которой настояли наши уважаемые друзья и коллеги, идет на пользу лишь Врагу. Отстранение людей, подобных Художнику, от совместных трудов по достижению Цели фактически оставляет их один на один с анималами и делает Цель все более отдаленной.
Впрочем, очень надеюсь найти понимание у здешних наших друзей, к которым отправлюсь немедленно, закончив письмо к Вам. Опыт их, насколько я понял, представляется весьма и весьма интересным. Письмо это доставит в ближайшее почтовое отделение мой доверенный человек, шерп, каковой сопровождает меня почти что с самого начала моего путешествия. Написал эту строчку и не сумел удержаться от улыбки. Добраться до почтового отделения из этих диких мест ему будет лишь немногим легче, чем до берегов исчезнувшей Атлантиды. Однако, даст Бог, письмо не потеряется и Вы его получите.
Засим прощайте, уважаемый Виталий Михайлович. Пребываю в надеждах на скорую встречу.
Ваш С.
13.8.1926».
* * *
Все началось шесть месяцев назад. Нестеров сидел за столом в крохотном закутке архива Музея истории культуры, сотрудником которого он числился без малого десять лет. Свое рабочее место он очень любил. Здесь, под метровой толщей каменных перекрытий, куда не доносится ни единый звук внешнего мира, Нестеров всегда чувствовал себя удивительно спокойно и уютно. Архив – странное место. Время остановилось тут на века, никакие бури и катаклизмы не в силах были поколебать ощущение постоянства и надежности, охватывающее каждого, кто переступал порог хранилища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122