При этих словах он обернулся к нам, указывая на ступни Шерифа:– Я попробую его пощекотать, – объяснил он. – Если он вытянет большой палец, вместо того чтобы его поджать, значит, в центральной нервной системе большие неполадки.Хадуш, Мо и Симон уставились на него в упор. Жереми тихо спросил меня:– Тебе не кажется, что он очень похож на доску для серфинга?– Кто? – прошептал я.– Лаунин хахаль, – настаивал Жереми, – очень напоминает доску с парусом, разве нет?У Жереми всегда был этот дар: сравнения. Мы все в семье обязаны ему своими именами и прозвищами. Потом уже невозможно представить себе человека иначе, чем так, как представил его Жереми, заклеймив его каким-нибудь именем. Взять, к примеру, наших младших – Малыша, Верден, Это-Ангела, Господина Малоссена, которых он окрестил, едва взглянув на них… Это-Ангел – на самом деле ангел, Верден обладает всем , что прославило битву того же названия, а Малыш, как мы в этом скоро убедимся, родился совсем маленьким. И таким остался.Да, не могло быть никаких сомнений в том, что этот тип, который был и скоро опять будет любовником Лауны и который сейчас пока зондировал кому Шерифа, как две капли воды был похож на серфинг: чистая, ускользающая обтекаемость, длинные мышцы, как из стекловолокна, ловкие и гибкие движения серфингиста, парус шевелюры, развевающейся на ветру, четкий профиль, подставленный пассатам, беспечное пляжное самолюбование и тридцать слов в загашнике, не считая профессионального жаргона.– Ну, ведь правда, серфинг, да? – не унимался Жереми.– Да, похоже, – сдался я.Итак, Серфинг принялся щекотать ступни Шерифа, чтобы проверить у него рефлекс Бабинского. Взгляды всех собравшихся вперились в большой палец коматозника. Однако палец не пошевелился, ни туда, ни сюда. Никакого движения. Только хитрая усмешка и одна фраза, выслушав которую, Тереза беспомощно молчала:– Моише, гиб мир а слои зойерэ агрекес ун а хейфт килограмм каве, дус иц фар маин ворм .Пауза.– И что это значит? – спросил наконец Жереми.– Я не знаю этого языка, – призналась Тереза. – Похоже на немецкий, только это не немецкий.– Это на идише, – мечтательно прозвучал голос раввина Разона.– И что это значит? – переспросил Жереми.– Это значит: «Мойша, дай мне банку соленых огурцов и полкило кофе, чтобы заморить моего червячка».– Даже не думайте! – воскликнула Лауна так, как если бы этот бакалейщик Мойша был здесь, среди нас.– Этот человек сражается со своей душой, – пояснил раввин Разон, – больное, измученное сердце! Он сам себя наказывает, и он будет держаться до последнего.Серфинг все продолжал свои изыскания и изрек в конце концов заключение:– Менингеальный синдром отсутствует, пирамидальный синдром отсутствует, рефлексы и мышечный тонус в норме, ни одного аргумента в пользу ушиба мозга, ни кровоизлияния…Потом, обернувшись к Лауне, он добавил:– Он в прекрасном состоянии, девочка, отличная работа!На какое-то мгновение я подумал, что «девочка» сейчас расплавится под обжигающей смолой этого взгляда, но голос Хадуша восстановил температурное равновесие, дохнув пронизывающим холодом:– Тогда почему же он не просыпается? Знать, дела не так уж хороши?– Может, истерия, не знаю.– Ну, и как же ты собираешься это узнать?– Буду приходить ежедневно в одно и то же время.– Зачем?– Наблюдать его. Как говорил мой учитель Машен: «Неврология – это наука наблюдения. Вот и наблюдайте».Дуэль, вне всякого сомнения, продолжалась бы, не появись в этот момент Клара с подносом в руках.– Бараньи отбивные по-провансальски и запеканка дофинуаз, – торжественно объявила она.Всем присутствующим пришлось смирно наблюдать за легким завтраком, который завершился обычным:– CRISTIANOS Y MOROS!И тут Серфинг поставил решительную точку:– Ах, так!– Что «ах так»? – спросил Хадуш. Серфинг надменно ответил с высоты своей компетентности:– Бросайте всю эту гастрономию, ему не нравится ваша изысканная кухня, это настоящий мужик, ему надо чего-нибудь посущественнее!– И все это выражается одним «cristianos у moros»? – недоверчиво спросил Жереми.– Это название блюда, – ответил Серфинг. – Латиноамериканского. Они там только это и едят. Белый рис и черная фасоль – «cristianos у moros».И опять посмотрел на Лауну:– Сеанс окончен. Ну что, девочка, ты идешь?
***
И девочка пошла. С этого момента вся наша гармония куда-то исчезла: Лауна теперь с большим безразличием относилась к тому, что она делает, Хадуш, Мо и Симон, напротив, с большим вниманием следили за тем, что делает с ней Серфинг, Тереза молча осуждала то, что творится с сестрой, Жереми яростно смешивал черную фасоль с белым рисом, ругая на чем свет стоит латиноамериканских стряпух, Клара, естественно, расстраивалась, видя, как приближается ненастье, и лишь мама, единственная постоянная в нашем доме, оставалась верна своей печали.Шериф по-прежнему не приходил в себя, но паштет свой наворачивал будь здоров, учтиво разделяя трапезу с червем. Вопли прекратились. Они вдвоем с солитером ели теперь вместе, один внутри другого, как два добрых соседа по комнате.Это, по крайней мере, воодушевляло.– Берегитесь, – предупреждал раввин Разон, пытаясь сбить наш оптимизм, – этот солитер – растравленная душа этого человека. Сейчас у них пока перемирие, они отдыхают, но долго так не продлится. Бог свидетель, это долго не продлится! Смотрите за ним хорошенько. Душа ждет, свернувшись кольцами у него в утробе.И в самом деле, по прошествии первых дней дружного урчания Шериф начал чахнуть, а червь рос и добрел. Шериф терял силы. Он таял на глазах. Лауна с Серфингом лишь констатировали это затухание, не в силах его остановить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15