Если б оно было у вас, вы смогли бы доказать, что не убивали Мерибеля… Смогли бы возместить деньги…
— Но никто бы не понял, почему я пытался выдать себя за самоубийцу, отрезал Севр. — С их точки зрения, именно это, в сущности, и является непростительным преступлением. Это как предательство… Я и сам хорошенько не понимаю, что на меня нашло… Все, что я знаю — но в этом я уверен они будут неумолимы.
— Значит, надо бежать, Жорж, не раздумывая… Знаете, что я думаю?… Только не обижайтесь… План, который подходил для Мерибеля, подойдет и для вас.
— Нет. Я не обижаюсь… Только Мерибель рассчитывал исчезнуть еще до начала следствия. Разница налицо.
— Вы предпочитаете, чтоб вас взяли здесь? Не знаю, как рассуждает полиция, но там обязательно найдется хоть один, кто вспомнит о Резиденции. И они приедут сделать обыск. По-моему, это лишь вопрос времени… Надо найти другое место. Я ошибаюсь?
— Но куда спрятаться?
— Прежде всего, уедем отсюда. Если б вы были один, вам бы, конечно, ни за что далеко не уйти. Но если я поеду в Сен-Назер купить вам одежду, меня никто не заметит. Если затем я возьму два билета до Лиона, например, я останусь вне всяких подозрений. Полиция разыскивает одинокого мужчину. Супружеская пара не вызовет интереса, это же ясно. Да еще с вашей-то бородой. Я достану вам очки, шляпу побольше, она скроет верхнюю часть лица. Поверьте, тут нет никакого риска. Я вспомнила Лион случайно. Но ведь из Лиона можно отправиться в Марсель, в Ментону, разыскать тихий уголок, для людей, желающих отдохнуть…
— Но я же должен буду представить документы, — заметил Севр.
— Зачем же. Я сама заполню карточки в гостинице. Мы с вами будем просто мсье и мадам Фрек, пока я не достану других документов. Я знаю, к кому должен был обратиться Мерибель. Список имен у меня в сумке. Конечно, это будет стоить дорого, но деньги у нас есть… С таким капиталом можно все, что хочешь, только сейчас — не будьте смешным… Воспользуйтесь ими, чтобы скрыться… Нет?… Вас еще что-то смущает?
— Вопрос о комнате.
— О какой комнате?
— Ну, в гостинице… вы и я.
— А!
Она засмеялась, просто и весело, без всякого кокетства.
— Я привыкла платить долги… — сказала она. — Что вас еще не устраивает? Вам это не подходит?
— Дело не в долгах, — прошептал он. — Я понимаю это совсем иначе.
— Но, Жорж, И я тоже. Только вы настолько все усложняете. Уверяю вас, любой другой мужчина на вашем месте не стал бы спорить.
Он обнял Доминику за шею, притянул ее к себе.
— Доминика, — прошептал он — просто все очень серьезно. Так серьезно! Вы и представить себе не можете… Потом, вы согласитесь остаться со мной?.. Если нет, то лучше… понимаете?… Для меня жизнь потеряет смысл.
Она наклонилась к нему, он увидел приоткрытые губы.
— Нет, — сказал он. — Сначала ответьте… Вы останетесь?
— Останусь.
Он прижался губами к губам Доминики, и позабыл все, что еще хотел сказать, столько вещей, столько вещей, которые прояснились бы, но которые смешались в одну невиданную, бушующую, почти нечеловеческую радость. Он уже не существовал… Он был — возвращенная жизнь, что-то огромное и лучистое. Он чувствовал одновременно и свое сердце, превратившееся в дикого зверя. Рядом с ним ее голос шептал.
— Не надо плакать.
И плавала между ними, упорно возвращаясь, возникнув из неведомого прошлого, одна фраза: «Воскресение плоти». Он ушел от смерти. Он был свободен, безгрешен, без угрызений совести, обновленный, невинней ребенка. Ему хотелось благодарить, только он не знал кого. Он сказал:
— Доминика!
11
Доминика заснула. Севр, в темноте, с открытыми глазами, ни о чем не думал. Его руки медленно ласкала тело Доминики. Это похоже было на переливание крови, счастья, покоя. Она здесь, это правда, уже не как добыча, а как подруга, как его собственное продолжение. Он мог коснуться ее, он чувствовал, что из глубины сна, все ее тело, влажное от усталости, все еще стремится к нему и, в конце концов, ему доверяется; в этом была такая непривычная, такая потрясающая уверенность, что он недоверчиво продолжал свою ласку, что его пальцы, как пальцы слепца, жаждали видеть, а не только касаться, и замирали от счастья на выпуклости живота, в тени груди, там, где в самой потайной теплоте билась жизнь, жизнь полностью заключенная в его собственную, неотделимая теперь. И шум моря накрывал их обоих; волны скользили по песку, а потом, казалось, прокатывались по их телам. Может, это и есть счастье… эта крайняя усталость… это полное слияние… без всяких мыслей… эта сказочная остановка, рука в руке, на вершине ночи, прежде чем произойдет перелом к рассвету, побег, возможно, все опасности уже караулят. Но страх не мог одолеть счастье. Он припал головой к плечу Доминики, коснулся губами кожи у подмышки. Он желал бы выпить ее всю. Он кончиком языка попробовал ее на вкус, потом отвернулся, чтоб не дать своему желанию стать пыткой. Рука помалу ослабевала от усталости. В какой-то момент они стали уже лишь двумя пустыми оболочками, движущимися бок о бок в потоке ночи. Но в провале сознания он продолжал все же ощущать свое счастье, как маленький огонек, который больше никогда не погаснет. И собрав все силы, он бросился, чтоб проснуться, чтоб не потерять ни капли этой необыкновенной ночи, и рука его вновь касалась тела. Доминика все так же была рядом, его берег, его надежный причал; она вздрагивала; она в свою очередь делала движение ему навстречу; их дыхание смешалось; он задержал в легких воздух, чтоб почувствовать, как еле уловимый взмах веера, ее вздох на своей щеке… краткий, чуть сладковатый, детский вздох… Он никогда прежде не знал, что спящая женщина так же трогательна, как маленькая девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42