Злодей-Амулий не задумался осквернить беззаконным убийством, не имевшим, даже по понятиям дикарей, никакого повода и права, это самое священное латину место, – алтарь Лара и Пенатов его жилища, очаг.
Амулий не задумался бы разрыть и взломать вместилище Лара, вынуть его оттуда с «палладиумом» и унести к себе в Альбу, но очевидно, среди его пьяной ватаги приверженцев находился кто-то, помешавший этому, – человек, быть может, тоже пьяный, но все-таки имевший более чуткую совесть, – человек властный, могущественный, чье слово ценилось в Альбе даже выше приказаний царя.
Нумитор догадался, что таким человеком мог быть только Мунаций, жрец Латиара.
– Кальвина убита!.. – Вскрикнул Нумитор, выбежав из дома наружу к друзьям, – Лавз убит!.. Малютки убиты!..
Он поник головою на грудь в отупении, не рыдая, не проливая слез, и долго так стоял молча, как бы обдумывая, что ему теперь делать, как поступить.
– Но Сильвии там нет? – спросил его молодой вождь Квирин.
Это нарушило столбняк Нумитора.
– Я не видал ее, – отозвался он, – ах!.. где, где она?.. Где дочь моя?! Что они с нею сделали?!
– Быть может, ее сожгли, – предположил Таций, сабинец, – оттого ты и не нашел ее тела.
Чувствуя, что под его ногами точно колеблется земля, Нумитор, в порывах горя, снова вошел в дом, с трудом, шатаясь, приблизился к трупам и осмотрел их подробнее, чем в первый раз. Из них лишь тело Лавза было еще свежим, а остальные все уже разложились при летней жаре до такой степени, что любящий человек едва узнал их.
Нумитор склонился и осмотрел Лавза; его голова была не тронута врагами, имела лишь незначительные синяки и ссадины, происшедшие, несомненно, от других причин, гораздо раньше того времени, когда его убивали, но его юношеское, полное лицо, загорелое от солнца и ветра, стало белым и сильно исхудало, что отчасти навело Нумитора на мысль о его долгом голоде или скудном питании какою-нибудь непривычною пищей, вроде невареных зерен, в заточении, без солнца, только огорченный царь предположил, что его сын не добровольно сидел в яме, спрятавшись, а дядя долго томил его так, не решая в своей пьяной голове, мучительно или быстро убить его.
Он еще свеж, стало быть, убит не дальше вчерашнего дня; вернись Нумитор домой с марсами и сабинцами на сутки раньше, он мог бы защитить хоть этого одного сына от беспощадной руки губителя.
Таций и Квирин торопили его домой, но он, вопреки им, провел целый день на Неморенском озере у Нессо, свернув к жрецу Цинтии, которого недавно видел, потом посетил жреца Януса на Яникульском холме, уже в пределах земель рамнов, долго плакал на берегу Альбунея против острова, где погребен его отец, перебрался в эти заповедные дебри с Эгерием, выбрал ему там место для поселения, помогал сообща со всею свитой строить ему хижину, обещая прислать к нему Перенну и несколько человек в слуги.
Нумитор занимался всеми этими посторонними делами в те минуты, когда любимая им жена отчаянно звала его на помощь, когда дети испускали дух, Лавз томился голодом в надежде на возвращение отца.
Такие мысли сводили его с ума.
Он долго стоял над телом Лавза в тяжком раздумье, повторяя одно и то же:
– Приди я вчера... приди я только вчера... он был бы жив.
Из очей его не скатилась ни одна слеза, облегчающая сердце, он в нем ощущал холод, точно льдина с Апеннинских гор свалилась, налегла, и придавила все порывы его горя, сковала их мрачной печалью.
Не дождавшись Нумитора, опасаясь за него, не убил бы он себя с горя, Таций и Квирин осторожно проникли в его жилище, подошли и тронули окаменевшего.
– Вот во что Амулий превратил его! – сказал Нумитор, указывая им на тело Лавза, – это был живой человек... был мальчик, веселый, игривый... а теперь это труп, вещь, мясо, больше ничего... и только вчера... только вчера убит... вы хотели... а я не пошел... не Амулий, а я убил его... убил своим замедлением на острове.
Не в силах больше видеть Лавза мертвым, он набросил на его лицо валявшееся подле лукошко, откуда вывалилась морковь, отошел медленными шагами, сел у очага на тот самый камень, на котором было его место на совещаниях при жизни отца, пробовал жевать оставленную там альбанцами ветчину, но она не пошла ему в душу; он ее бросил в печку и долго просидел, устремив неподвижный взор куда-то бесцельно пред собой, а потом заговорил с друзьями, указывая им кумир своего Лара, – не сгоревший в пожаре, глиняный болван с огромными белыми глазами, обведенными черною краской, стоявший на печке особняком от таких же изображений, но пониже ростом, двух Пенатов.
– Хочется мне спросить Доброго Лара, где семья моя?.. Ларов мы считаем хранителями домочадцев... разве он не видел, не слышал, что происходило здесь? Чья кровь лилась к его костру не по законному определению главы семейства, не по внушению самого Лара через сны и гадания, а по желанию злодея!..
Сказав это, Нумитор усмехнулся судорожной улыбкой горя.
– Они все в мире теней... Увидятся ли они с отцом моим? Пожалуются ли на Амулия?.. Но кому?.. Кто там и как живут в этом неведомом мире?.. Мой несчастный страдалец-отец всегда его боялся... Боялся туда идти...
Нумитору минутно показалось, что богов нет, а за гробом не жизнь в могуществе сверхъестественного существа, духа, а лишь мрак небытия; поэтому и жить не стоит.
Друзья молчали, не зная, чем его утешить, потому что они оба, и марс и сабинец, были иной веры, хоть и принесли охотно с Нумитором во время совместного путешествия жертвы его богам, как и он принес у них жертвы их, – дикари не держались строго различия культов; их догматика покоилась на весьма зыбкой почве дедовских традиций, твердо устанавливавших только одну внешнюю обрядность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54