– Я отлично понимаю, что так или иначе, но вы спасаете меня во мнении окружающих. Давно это понял. А вот что спасает вас? Я, знаете ли, частенько об этом думаю.
Судя по выражению лица, она тоже нередко думала об этом, но под несколько иным углом.
– Спасает во мнении окружающих, вы это хотите сказать?
– В общем, вы так безраздельно в этом со мною потому – да, лишь потому, что я так безраздельно в этом с вами. Я хочу сказать, что бесконечно вас ценю и нет меры моей благодарности за все, что вы для меня сделали. Но иногда я спрашиваю себя – а честно ли это? То есть честно ли было вовлечь вас и, смею добавить, так по-настоящему заинтересовать? Мне даже кажется иногда, что у вас больше ни на что не остается времени.
– Ни на что, кроме настоящего интереса? – спросила она. – Но что еще человеку нужно? Я, как мы когда-то условились, вместе с вами «на страже», а это занятие поглощает все мысли.
– Ну разумеется, если бы вам не было так любопытно… – заметил Джон Марчер. – Но не кажется ли вам, что годы идут, а ваше любопытство не слишком вознаграждено?
Мэй Бартрем помолчала.
– Может быть, вы потому спрашиваете об этом, что и ваше любопытство не вознаграждено? То есть вы слишком долго ждете?
Он понял ее – еще бы ему было не понять!
– Слишком долго жду, чтобы случилось, а оно все не случается? Зверь так и не прыгнул? Нет, для меня ничего не изменилось. Я ведь выбирать не могу, не могу отказываться или соглашаться. Тут выбора нет. Что боги припасли, тому и быть. Человек во власти своего закона, с этим ничего не поделаешь. И закон сам решает, какой образ ему принять и каким путем совершиться.
– Вы правы, – согласилась мисс Бартрем, – да, от судьбы не уйдешь, да, она свершается своим особым образом, своим особым путем. Но, понимаете ли, в вашем случае и образ, и путь были бы – ну, совершенно исключительными и, так сказать, предназначенными для вас одного.
Что-то в ее словах насторожило Марчера.
– Вы сказали «были бы», как будто в душе уже начали сомневаться.
– Ну, зачем так! – вяло запротестовала она.
– Как будто начали думать, что уже ничего не произойдет.
Она покачала головой – медленно и, пожалуй, загадочно.
– Нет, я думала совсем о другом.
Он все еще настороженно вглядывался в ее лицо.
– Так что же с вами такое?
– Со мной все очень просто, – опять не сразу ответила она. – Я больше чем когда-либо уверена, что буду вознаграждена за свое так называемое любопытство, и даже слишком щедро.
Теперь от их легкого тона не осталось и следа; Марчер встал с кресла и еще раз прошелся по маленькой гостиной, где год за годом неизменно возвращался в разговорах все к той же теме, где под всевозможными соусами вкушал их сопричастность – так, вероятно, выразился бы он сам, – где вся обстановка стала не менее привычной для него, чем в собственном доме, где даже ковры были протерты его стремительными шагами, как сукно конторок в старинных торговых домах протерто локтями целой череды клерков. Целая череда изменчивых настроений Марчера отметила эту комнату, превратившуюся в дневник зрелых лет его жизни. Под влиянием слов Мэй Бартрем он, неведомо почему, с такой остротой ощутил все это, что через минуту снова остановился перед своей приятельницей.
– Может быть, вам стало страшно?
– Страшно?
Ему почудилось, что, повторяя за ним это слово, она немного изменилась в лице, и на случай, если вопрос его попал в цель, мягко пояснил:
– Помните, именно этот вопрос вы задали мне давным-давно, во время нашего первого разговора в Везе-ренде?
– Очень хорошо помню. И вы ответили, что не знаете, что я сама увижу, когда придет время. А потом мы за все эти годы ни разу, кажется, не заговаривали об этом.
– Совершенно верно, – подхватил Марчер, – не «говаривали, словно такой деликатной материи вообще лучше не касаться, словно думали: стоит вглядеться – и сразу обнаружится, что мне и впрямь страшно. А тогда, – продолжал он, – мы бы не знали, как нам быть дальше. Я ведь прав?
На этот раз она особенно долго медлила с ответом.
– Да, я иной раз думала, что вам страшно, – сказала она наконец. Потом добавила: – Но чего только мы иной раз не думали!
– Чего только не думали! – У него вырвалось негромкое «ох!», полуподавленный стон, точно ему сейчас так отчетливо, как редко бывало, явился образ, всегда живший в их воображении. В самые непредсказуемые мгновения на него устремлялись яростные глаза, те самые глаза того самого Зверя, и, хотя Марчер уже давно сжился с ними, тем не менее он до сих пор неизменно платил им дань вот таким вздохом из самых глубин своего существа. Все их предположения, от первого до последнего, закружились над ним, и прошлое свелось к одним лишь бесплодным умствованиям. Это и поразило его сейчас: все, чем оба они населили гостиную, было упрощением – все, кроме тревоги ожидания. Да и тревога ощущалась только потому, что ничего другого не было. Даже его прежний страх, если называть это чувство страхом, тоже затерялся в пустыне. – Полагаю все-таки, – закончил он, – что вы сами видите: теперь мне не страшно.
– По-моему, я вижу, что вы совершили почти невозможное, до такой степени приучив себя к опасности. Так сжились и сблизились с ней, что перестали ее ощущать; она рядом, вы это знаете, но вам уже все равно, и даже нет прежней потребности напускать на себя бодрость. А эта опасность такого свойства, что я должна признать: вряд ли кому-нибудь удалось бы держаться лучше, чем держитесь вы. Джон Марчер попытался улыбнуться.
– Героически?
– Ну что ж, назовем это хотя бы так.
– Значит, я действительно мужественный человек?
– Вот это вам и предстояло доказать мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19