Амалакс стоял у стены в пустой комнате, прильнув глазом к дырочке в стене. Он проделал это отверстие прошлой ночью, выполнив работу с профессионализмом, достойным опытного рабочего, и считал, что никто ни о чем не догадывается. Но Габриэль точно знал, что делает Калеб. Это была одна из многих дырочек, которые Амалакс проделал в грубых стенах неудобного и ветхого жилья, изображая радушного хозяина перед множеством грабителей и взломщиков. Сведения, которые он собирал таким образом, были одним из его промыслов. В минувшие времена, когда единственным источником существования Калеба Амалакса была скупка краденого и предоставление приюта ворам, он пользовался своими отверстиями исключительно для того, чтобы наблюдать за клиентами и подручными, которые всегда были настолько легкомысленны и глупы, что пытались сговориться против него и обмануть. Теперь он не раз повторял себе, что не зря поднаторел в соглядатайстве, которое считал средством и целью жизни. Человек, думал он, ставший сообщником лондонских вервольфов, должен вдвойне тщательно подглядывать и подслушивать за своими друзьями. Ведь очень тонкая черта разделяет господ и рабов, и когда кто-то вступает в сделку с оборотнями, ему всегда надо иметь запасной туз в рукаве. Габриэль ясно видел, насколько лицемерно такое оправдание. Как и миссис Муррелл, Амалакс был больше зрителем, чем актером. Как и она, поднявшись от шлюхи до сводни, стала безучастным свидетелем извращенных удовольствий и утонченных унижений своих клиентов, Амалакс, играя в добродушного квартирного хозяина лондонских оборотней, сделался бесстрастным наблюдателем их бесчестных затей.
Габриэль, так неожиданно и неестественно познакомившийся с извращениями человеческой мысли и чувства, быстро научился радоваться тому, что он не просто человеческое дитя, хотя едва ли понимал, кто же на самом деле.
Целью Амалакса, просверлившего новую дыру, было, конечно, следить за Габриэлем. Калеб даже не мог представить себе, что Габриэль способен намного пристальней и с большим успехом наблюдать за ним самим. Амалакс не знал, почему Габриэль так дорог вервольфам, и это очень огорчало Габриэля, ведь ему интересны были любые сведения. Он знал достаточно о том, что значат для оборотней их знания, и мечтал научиться у них всем фокусам, до каких только мог дотянуться. Габриэль заметил, что Амалакс не верил тому, о чем говорила Мандорла, и, конечно, не верил, что вервольфы бессмертны и уже прожили десятки тысяч лет. Однако в действенности их магии он ничуть не сомневался. Амалакс решил, что если Мандорла действительно намерена наставлять Габриэля в волшебстве, то почему бы ей не получить и еще одного ученика, ничуть не меньше первого желающего воспользоваться ее тайными знаниями.
То, что происходило в комнате в настоящее время, не имело для него большой практической пользы. Но, тем не менее, Амалакс продолжал нести дозор, и это радовало Габриэля. Он был уверен, что сможет научиться столь же многому, наблюдая мысли и поступки Амалакса, как и слушая серьезные рассуждения Моруэнны.
Гэбриэль удивился, обнаружив, что Амалакс терпеть не может Моруэнну, несмотря даже на то, что вид ее гибкого тела наполнял его мрачным, горьким и безнадежным волнением. Амалакс считал, что Моруэнна глупа и не особенно могущественна, хотя, презирал ее настолько не сильно, как вервольфа по имени Калан. Он усердно пытался заставить Калана служить себе и научиться у него магическим некоторым штучкам, которыми тот так любил прихвастнуть. Но Амалакс оказался куда лучшим учителем, чем учеником. Он снова и снова с горечью и тоской вспоминал, как сотворил свои собственные чудеса, чтобы превратить парня в отменного уличного забияку и обычного пьяницу, а в себе открыл только стойкую неспособность равно к колдовству и ясновидению. Тем не менее, он упорно продолжал стремиться к тайному знанию, прилагая все свои силы к достижению этой цели. Из всех вервольфов, как был теперь убежден Амалакс, Мандорла была единственной, кто не обладал сердцем и умом маленького ребенка. Только Мандорла и, возможно, Пелорус, которого он знал только понаслышке.
Моруэнна лежала, опершись о локоть. На ней не было ничего, кроме длинной белой рубашки, которую предпочитали женщины-оборотни, когда условности не требовали более сложного туалета. Вероятнее всего, потому что рубашка не препятствовала превращениям. Сама по себе такая одежда была вызывающей, и теперь, считая, что за ней не наблюдает никто, кроме Габриэя, она еще и позволила себе вольно и небрежно раскинуться на постели.
Габриэль не видел необходимости и не считал нужным предупредить ее, что она заблуждается, поскольку сейчас его слишком сильно увлекли грубые и смешанные чувства Амалакса. Даже блаженствуя от наслаждения и похоти, этот гротескный толстяк прекрасно осознавал необходимость крепко сдерживать свои бурные фантазии.
Плохо кончит тот тип, который попытается изнасиловать эту девку-оборотня, — подумал Амалакс. Гэбриэль уже знал достаточно, чтобы с ним согласиться.
— Можешь себе представить, — говорила Моруэнна Габриэлю, — каково это — быть волком?
Они сказали ему, кто они, — думал Амалакс. — Она не прочь смягчить удар. Но как могут быть такими простофилями те, кто хвастается, будто живет много сотен лет? Если они всегда ненавидели людей, то, возможно, просто не удосужились из презрения, изучить наши лживые повадки. Даже Мандорла, которая считает, что так хорошо нас знает.
Габриэль не поднял взгляда, но ответил достаточно прямо.
— Я пытался представить себе, на что похоже быть птицей, — задумчиво произнес он, — и летать над землей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162