Дэвид, который несмотря ни на что, может одолеть Голиафа и равнодушную беспомощность Бога, который Вовне, во тьме за пределами тьмы, где время ничто и пространство ничто, и жизнь ничто, и никогда не было надежды…
Сжалься над Сатаной в его горе и одиночестве, сжалься над тем, кто раскаялся и все искупил, кто спас бы и вызволил, кто смыл бы все пятна своей вины, если бы только мог, не будь он покинут и осужден.
Не будь он покинут и осужден…
Лидиард рывком вскочил, устыдившись того, что уснул, хотя собирался только дать отдых усталым глазам, и прилег, не раздеваясь, совсем ненадолго. Следом за стыдом явились слезы сожаления, так он надеялся, что в привычной обстановке своей старой комнаты он снова сможет спать спокойным сном, как спал раньше до роковой поездки в Египет. Но и привычный матрас старой постели не освободил его от кошмара, который, кажется, навсегда вторгся в его душу. Увы, он вернулся домой целый и невредимый, но привез с собой своего демона, мучившего его так же неумолимо, как и прежде, так же громко над ним смеялся. Не было простого спасения от его власти.
Возвращение домой было неспешным, хотя он ждал его с таким пылким нетерпением, на какое только был способен. И он не справился, не смог достойно сыграть свою роль. Если и была надежда, робкая и зыбкая, оставить Преисподнюю позади, вернуться в утешительный привычный теплый уют, он утратил эту надежду из-за своих же промахов. Из-за своей неспособности ухватить нужный миг.
В его памяти еще было еще свежо и отчетливо воспоминание о том единственном миге, когда он упустил возможность вернуться к прежней нормальной жизни. Когда экипаж свернул на Стертон Стрит, веселый утренний луч солнца, пробившийся сквозь плотные серые тучи, показался на мгновение в боковом окне и озарил его лицо. Он вспомнил, как почувствовал на лице его тепло, заморгал растерянно глазами, и попытался расправить плечи. Он смертельно устал, но прекрасно понимал, что именно сейчас ему необходимо иметь бравый, подтянутый вид, подобающий случаю. Он взглянул на сэра Эдварда, лицо которого не выражало ни малейшего признака утомления и рассеянности, и позавидовал самообладанию и способности не поддаваться усталости своего друга.
Он подался вперед, чтобы выглянуть из окна. Стертон Стрит была именно такой, какой он ее помнил: светлые фасады с террасами по обе стороны, узкие палисадники, огражденные железными перилами. Знакомое зрелище немного успокоило, но уже тогда это был самообман. Сама обыденность хорошо знакомого и привычного вида почему-то показалась странной, потому что дом на Стертон Стрит, и весь Лондон, не могли в действительности принадлежать тому кошмарному и бредовому нереальному миру, в котором он жил уже несколько недель.
Когда Таллентайр торжественно поднялся по ступеням и вошел в дом, Лидиард ясно почувствовал, что за ним наблюдают. Он немедленно обернулся и посмотрел в упор на того, кто стоял на противоположном тротуаре, опершись на перила, и не обращая никакого внимания на дождь. Лицо человека было скрыто под широкополой шляпой, но Лидиард и не подумал, что узнал бы его. Этот человек не попытался скрываться или напустить на себя безразличный вид. Но Лидиард, почувствовал себя дурно до тошноты и отчетливо понял, что и здесь в самой цивилизованной стране мира, его будут преследовать дикие фантазии о древних божествах и идолах. Он отвернулся и на негнущихся ногах вступил в знакомый дом.
Очутившись внутри, вернувшиеся путешественники, казалось, должны были почувствовать радостную атмосферу, царящую в доме. Леди Таллентайр приветствовала их с некоторой церемонностью, которая, конечно, не могла скрыть ее истинные чувства. Она была искренне рада возвращению мужа и Дэвида, и не могла этого скрыть за традиционной чопорностью и напускным хладнокровием. Корделия встретила их, как обычно, с рассчитанной экстравагантностью, слуги, возглавляемые неукротимым Саммерсом — со здоровым добродушием. Все это должно было вызвать широкие улыбки у Таллентайра и Лидиарда, но Дэвид не мог вспомнить, засмеялся ли он хоть раз… И если и да, то смех этот был вымученный и неискренний; улыбались только губы, а глаза оставались печальными и настороженными. Их пальто были кем-то проворно сняты и быстро унесены, все общество направилось в гостиную. Там, пока они ждали, когда подадут чай, и пока Таллентайр принимал нежные знаки внимания жены и дочери, Лидиард стоял поодаль, чувствуя себя безнадежно одиноким. Саммерс что-то сказал ему, но он не расслышал слов дворецкого, и даже не ответил как-либо, как подобает вежливому цивилизованному человеку.
Затем настал черед Лидиарда получить приветствие от леди Розалинды и ее дочери:
— Надеюсь, вы вполне оправились от вашего приключения? — спросила леди, которой старшинство давало право заговорить первой.
— О, да, — сказал Лидиард настолько небрежно, насколько мог, хотя, его слова наверняка прозвучали бессмысленно и неискренне. — Я поистине стыжусь. Позволить змее себя укусить — это уже достаточная беспечность; а если вас укусили дважды, это уже скверный симптом развивающейся склонности. К счастью, я не умер ни после первого, ни после второго укуса.
— Ваше путешествие назад вряд ли было легким, — поинтересовалась леди с предельной учтивостью.
— Не то чтобы очень трудным, — ответил он. — Наш пострадавший от амнезии спутник с благодарностью принимал заботы. Мы, кажется, мы сделали все от нас зависящее, чтобы облегчить его жалкое состояние. А его быстрое выздоровление и неожиданное исчезновение упростили дела в дальнейшем. С тех пор как мы покинули Гибралтар, мы… все шло как по маслу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162