— За две сотни?
— Восемьсот рублей надо… Я еще у ребят подзайму.
Мишка достал из кармана пачку денег и отсчитал Игорю восемьсот рублей.
— Отдашь, когда будут, — небрежно сказал он.
Мы пришли в общежитие, не раздеваясь улеглись на койки. В общежитии никого не было. Три часа. Ребята придут еще не скоро. А завтра предпраздничный день. Вечером торжественная часть, концерт. Бутафоров участвует в самодеятельности. Он с Анжеликой исполняет какой-то скетч.
— Максим, — сказал Мишка, — махнем на праздники в деревню?
— Мать приезжает, — сказал я. — А так бы можно.
Мишка не мигая смотрел в потолок:
— Избы по окна в снегу… Там снег не то что тут. На лыжах побегали бы.
— Не могу, — сказал я. — Бате обещал на вокзал прийти.
Мишка перевернулся на бок, достал из тумбочки потрепанную книжку. Полистал и с выражением прочитал:
Потонула даревня в ухабинах,
Заслонили избенки леса,
Только видно на кочках и впадинах, Как синеют кругом небеса…
— Это про нашу деревню, — сказал он. — Леса, волки. Всего у нас хватает… Ты любишь собак?
— Овчарок. Они умные.
— У нас была лайка. Зимой нас, ребятишек, на санках катала. В сельмаг бегала с корзинкой в зубах. За три километра. Что батя напишет, то и принесет. И ничего не тронет, хоть колбасу клади.
Мишка умолк. Он лежал и смотрел на потолок. Думал о своей собаке. Надо бы ему съездить в Осенино. Побегает на лыжах, подышит родным воздухом — сразу встряхнется. Словно угадывая мои мысли, Мишка сказал:
— Один поеду. Завтра. — Полежал немного и вскочил. — Почему завтра? Сегодня!
В пять минут Мишка собрался. Оделся, сунул в карман зубную щетку, мыло, флакон одеколона «Гвоздика».
— Сестренке, — сказал он.
Я проводил Мишку до вокзала. На перроне никого не было, один ветер разгуливал. Он забирался в медный колокол и басовито гудел. Как только в сторону Новосокольников отправился первый товарняк, Мишка вскочил на подножку и помахал рукой.
— Девятого при… — Ветер подхватил конец слова и унес.
Товарняк с полчаса набирал скорость. Вагоны подпрыгивали на стрелках, поскрипывали, покашливали, будто простудились. Мишка все еще стоял на подножке. Наконец перестук колес оборвался. Последний токарный вагон с красным фонарем и кондуктором, закутанным в тяжелый тулуп, покачиваясь стал быстро удаляться.
Я зашагал к автобусной остановке. Она была рядом с багажным отделением. В городе полмесяца назад началось автобусное движение. Длинный остроносый автобус, затесавшийся сюда из Гамбурга, изредка заглядывал на вокзал. На остановке никого не было: у пассажиров не хватало терпения дожидаться автобуса. В городе и всего-то их было раз-два — и обчелся. Не успел я дойти до железнодорожного моста, как навстречу вылетела трехтонка. Проскочив совсем рядом со мной, затормозила. Из кабины вылез Корней. Тяжело переваливаясь, подошел ко мне. Лицо его было угрюмым. Серая зимняя шапка сидела на рыжих бровях. Из-под расстегнутого ватника выглядывал теплый свитер. На ногах — крепкие белые валенки.
— Уехал? Мать твою… — зарычал Корней.
— В деревню, — ответил я. — К матери.
Корней снова выругался, потер рукой подбородок. Я услышал сухой скрип, будто наждачной бумагой провели по стеклу.
— Морда… Я же говорил ему! — Шофер потряс кулаком и пошел к машине.
Хлопнула дверца, завизжал стартер. Я видел сквозь стекло злое лицо Корнея. До города оставалось километра три, но мне даже в голову не пришло попросить шофера подвезти. Я поспешно зашагал вперед. За спиной фырчала машина, разворачиваясь на узкой дороге. Вот она догнала меня. Я старался не смотреть на машину. Я ждал, что она проскочит мимо, но трехтонка остановилась.
— В общежитие? — спросил Корней. — Подброшу.
Отказываться не было смысла. Я сел рядом с ним. Он рывком тронул машину. Мы нырнули под мост и помчались по Лазавицкой улице. На том месте, где когда-то стоял наш дом, высилась груда кирпича. Весной будут фундамент закладывать. И построят новый дом, еще лучше. Ветер с силой ударялся в стекло и отскакивал. Я смотрел на глянцевую черную рукоятку переключения скоростей и молчал.
— Слышал, в техникум зачислили вас, — сказал Корней. — Начальниками будете.
— Кочегарами, — сказал я.
— Фуражечку дадут, молоточек в зубы, и ходи по путям, поплевывай…
— Мы на паровозном.
— А как насчет деньжат? На водку и табак хватит?
— Хватит, — сказал я.
— А на девчонок?
Мне хотелось послать этого типа подальше с его глупыми вопросами. Я видел, что он кривит губы в усмешке. Дурачком прикидывается.
— Швейк приедет — морду набью, — посерьезнев, сказал Корней. — Говорил ему, поганке: будь на месте. А он, здрасте, укатил!
— Вернется.
Корней искоса взглянул на меня. Одна бровь его зло поднялась.
— Дорога ложка к обеду. Иной раз, парнишечка, день года стоит.
В общежитие надо было сворачивать на улицу Ленина, но Корней не свернул. Он прямо поехал через площадь на другую сторону города.
— Я люблю кататься, — сказал я, — по сегодня нет настроения… Куда мы едем?
— На край света, — ответил шофер.
— А где, если не секрет, этот край?
— В раю.
Где находится «рай», я не стал уточнять. Пускай везет куда хочет. Меня не испугаешь. Не на таковского напал. Мой взгляд упал на руки шофера, и я вспомнил кулак, который однажды показал мне в этой кабине Корней.
Машина остановилась на пригорке. «Раем» оказалась столовая. Та самая, в которой мы с Мишкой не совсем удачно «поужинали». У столовой на обочине стояла машина. Поменьше нашей. Полуторка. Порог этой столовой мне не хотелось переступать: чего доброго, буфетчица узнает. Но Корней не дал долго раздумывать: подтолкнул к дверям, сказав при этом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78