Каждую секунду я хотела видеть ее и поворачивалась к ней, как цветок к солнцу. Потом она попросила:
«Можно мне подержать вашего малыша?»
Я не возражала. Меня удивило, как потянулся к ней Ян, ведь он у нас неохотно шел на руки даже к знакомым, а здесь – совершенно чужая женщина.
Я не отваживался поднять глаза на маму. Это счастье, что Герда находилась сейчас в трансе и не слышала своих слов – они бы разорвали ей сердце.
– Она взяла Яна. Я находилась в каком-то полусне и с наслаждением смотрела, как она качает, гладит и целует моего малыша. Она целовала его губки, щечки, лобик, но в моей душе не мелькнуло и тени тревоги. Потом она наклонилась к его шейке и провела губами по нежной коже сынишки. Я завидовала малышу и даже ревновала, что ему достается столько внимания, и мечтала, чтобы ее губы коснулись моих, чтобы она с такой же нежностью провела ими по моей коже. Я уже была готова потребовать этого от нее, но мне было так невыразимо хорошо, что не хотелось ни двигаться, ни говорить. А она качала ребенка и что-то напевала ему. Глаза Яна осоловели. Я и не заметила, как малыш уже крепко спал.
Она положила Яна на кухонный стол и повернулась ко мне. Я глядела на нее, боясь и желая ее ласк. Она обняла меня за талию. Я почувствовала, как у меня подкашиваются ноги. Я таяла... ну совсем как тогда, от поцелуя Стефана. Вскоре я уже лежала на полу. Она опустилась передо мной на колени. Я сразу вспомнила, как в детстве вот так же становилась на коврик возле кровати, чтобы помолиться перед сном. Она наклонилась к самому моему уху и шепнула:
«Он еще такой малютка. Я не решаюсь его тронуть, хотя очень голодна! Как же я пойду к Стефану...»
Говоря это, она расстегнула воротник моей кофточки и нежно погладила шею. Ее рука была совсем холодной, как будто перед тем она подержала в ладони льдинку. Потом она коснулась моей шеи губами... вот тут, чуть выше ключицы. Я страшилась и в то же время ждала ее поцелуя. Она раскрыла рот и медленно провела языком по моей коже.
А потом... потом вдруг стало очень больно. Я почувствовала, как кожу в двух местах проткнули чем-то острым. Боль была странная: холодная и пульсирующая. Я тихо вскрикнула и попыталась вырваться, но она держала меня очень крепко. И тут меня окутало дурманящим теплом. Я затихла. Боль сменилась наслаждением. Оно нарастало и все больше напоминало любовный экстаз. Я куда-то уплывала... прочь от своего тела. Я желала только одного: чтобы это блаженство никогда не кончалось.
Должно быть, Аркадий каким-то образом загипнотизировал и нас с мамой. У меня даже сейчас при воспоминании об этой сцене по телу пробегают мурашки. А тогда я спокойно сидел и слушал кошмарную исповедь моей потерявшей рассудок жены.
– Я услышала ее шепот:
«Что же мне с тобой делать? Перенести через бездонную пропасть?»
Я понимала, что она говорит о моей смерти. Я хотела умереть. Жаждала смерти, как жаждут удовлетворения любовной страсти. Нет, даже сильнее. Но она не захотела подарить мне смерть. Я помню ее смех: звонкий, переливчатый.
«Нет, ты не умрешь. Ты будешь гораздо полезнее в качестве моих глаз и ушей в этом доме».
Я провалилась в кромешную тьму, а когда очнулась, то с ужасом поняла, что осталась в этом мире.
Я снова закрыла глаза. Не помню, как мы с Яном из кухни попали в нашу спальню. Просто я вдруг увидела, что лежу на полу возле нашей постели и смотрю на нас со Стефаном со стороны, словно бы мне удалось выйти из собственного тела. Ян тихо спал в своей кроватке... может, и не спал, а был околдован ею.
Я понимала, что там, со Стефаном, находится другая женщина, прекрасная незнакомка, которую я днем впустила в наш дом и которая сейчас зачем-то приняла мой облик. Стоило мне повнимательнее приглядеться, и под «моим» лицом я видела ее черты. А Стефан даже не подозревал о моем присутствии, вернее, он считал, что это я нахожусь рядом с ним и между нами происходит ожесточенный спор. Я не могла ни крикнуть, ни как-то иначе привлечь его внимание. Мне оставалось лишь смотреть на них.
Стефан и эта женщина стояли возле постели, нежно держась за руки. Его глаза были полны любви, предназначавшейся не ей, а мне. Он говорил ей, что уезжает навсегда, поскольку хочет отвести беду от своих близких.
Незнакомка отвечала ему так, как ответила бы я, – что не понимает, почему опасность, какой бы серьезной она ни была, должна их разлучить. Женщина заплакала, а Стефан – он такой добрый, такой мягкосердечный...
Герда произнесла эти слова с печальной улыбкой. Они, словно отравленные стрелы, вонзились мне прямо в сердце. Я отвернулся, чтобы не встречаться глазами ни с мамой, ни с Аркадием.
– Он не выдержал ее слез и тоже заплакал. Она умоляла взять ее с собой, но он противился, поскольку не хотел, чтобы ее жизнь оказалась под угрозой. И еще он говорил, что не смеет разлучать ее с мужем и сыном. Оказывается, вначале Стефан хотел незаметно исчезнуть, не оставив даже записки. Но тогда все опять могли бы подумать, будто его похитили, и начать поиски, а этого следовало избежать любой ценой. Поэтому он написал письмо, адресованное всем нам, но не смог покинуть дом, не попрощавшись с нею... со мной.
Мне подумалось: вдруг от угрызений совести я сошла с ума и, непостижимым образом покинув свое тело, теперь смотрю на себя со стороны? Передо мной разыгрывалась пьеса, где я была и актрисой, и зрительницей... Нет, не совсем так. Мою роль отдали другой актрисе. Она говорила, что не позволит ему просто так уйти. Она обнимала Стефана, осыпала его мольбами и поцелуями. Он пытался вырваться, говоря, что однажды допустил ошибку, которой больше не повторит. Но та женщина вела себя очень упрямо и решительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94