И тут уж могло сгодиться все, что угодно: грязь, пыль, остатки еды, уголь, штукатурка, которую он соскребал со стен. Любой материал, попадавший в руки мальчишки, безжалостно расходовался на покрытие любой чистой поверхности, какую он только мог обнаружить. Когда сестра Мария в наказание решалась запереть его в пустой комнате, мальчик проявлял чудеса изобретательности, чтобы только его работа не прекращалась: раздавленные насекомые, добросовестно смешанные с его собственными экскрементами, становились для Пьетро лучшей в мире темперой. Большой внутренний двор служил ему роскошным складом красителей. Прекраснейшие акварели всегда были у него под рукой: спелые фрукты, коровья жвачка, цветы, земля, слизняки, пыльца самой разнообразной расцветки. Казалось, терпение и благорасположение его покровителя поистине безграничны. Сестра Мария никак не могла понять, по какой причине аббат, всегда насаждавший дисциплину в приюте железной рукой, позволяет маленькому Пьетро превращать Воспитательный дом в свинарник. Вместо того чтобы распорядиться очистить стены, священник с восторгом созерцал мерзопакостные следы деятельности своего подопечного, словно это были мозаичные панно на куполе Баптистерия. Частью для того, чтобы сестра Мария бросила дуться и негодовать и прекратила бормотать португальские проклятия, частью чтобы дать новую пищу дарованию своего любимца, отец Верани подарил мальчику пригоршню углей, несколько сангин, привезенный из Венеции карандаш и стопку бумажных листов, оказавшихся непригодными к употреблению в типографии архиепископа. Идея оказалась бесценной. Карандаш разместился в руке мальчика, как будто бы стал продолжением его тела. Пьетро привык изображать себя раньше, чем научился произносить собственное имя. И с тех пор как он получил эти подарки, мальчик ограничил себя рисованием на замкнутом пространстве бумаги; впрочем, он так никогда и не отказался от желания поэкспериментировать с не столь привычными материалами. Пьетро делал потрясающие успехи; однако раннему развитию его способностей суждено было натолкнуться на стену, которую сложно было перепрыгнуть.
Приступы негодования сестры Марии бывали столь же яростными, сколь и кратковременными — особенно если учесть, что мальчик мог всегда рассчитывать на ее нежность, и уж точно, ее мимолетные вспышки гнева были ничем по сравнению с молчаливой яростью, которую ребенок пробудил в человеке, которому суждено было стать реальной угрозой его счастливой жизни в приюте — в настоятеле Северо Сетимьо.
Северо Сетимьо надзирал за всеми учреждениями, что находились в ведении архиепископства. Каждую неделю, никто не знал точно в какой день и час, он неожиданно появлялся в Воспитательном доме. Сцепив пальцы за спиной, высоко задрав подбородок, он вышагивал по коридорам, заходил в жилые комнаты и методично выискивал следы беспорядка. Провожаемый испуганными детскими взглядами, Северо Сетимьо скользил, как змея, по приюту; отец Верани неотлучно следовал рядом с ним, молясь про себя, чтобы на этот раз ничто не вызвало раздражения настоятеля. Но казалось, его немые молитвы никогда не получали отклика у Всевидящего Провидения: случайная морщина на покрывале, взгляд или жест, в котором можно было различить малейший признак непочтительности, еле слышный шепот — все это могло послужить основанием, чтобы неумолимый указующий перст Северо Сетимьо остановился на каком-нибудь из подкидышей. Тотчас же следовал приговор, обжалованию не подлежащий: маленьких преступников на целые часы ставили коленями на горох, а если преступление было более тяжким, настоятель лично брал на себя труд отхлестать юных нарушителей жестким прутом по подушечкам пальцев. Самая незначительная мелочь становилась поводом, чтобы устроить нечто вроде инквизиционного судилища; если, например, во время обхода у кого-нибудь из воспитанников при виде важной воинственной фигуры настоятеля вырывался легкий смешок, вызванный нервным напряжением, безмолвная ярость не заставляла себя ждать. Северо Сетимьо незамедлительно приказывал детям выстроиться в два ряда друг против друга; шагая между рядами, он вглядывался в лица и наугад избирал того, кому предстояло сыграть роль прокурора. Мальчик должен был указать виновного и назначить соответствующее проступку наказание. Если незадачливый обвинитель проявлял признаки сообщничества и говорил, что не знает, кто нарушил порядок, он сам становился обвиняемым, и вот уже другому воспитаннику приходилось избирать для него наказание. Если настоятель находил приговор слишком мягким и основанным на чувстве товарищества, наказывался уже и сам сердобольный палач. Таким вот способом, карая невинных за виноватых, священник добивался того, что кто-нибудь наконец сознавался в первоначальном преступлении. Но все эти наказания выглядели милостью по сравнению с карой, которой боялись сильнее всего и сама мысль о которой пробуждала в детях больше ужаса, чем боязнь Божьего гнева: la casa dei morti . Так называли старинную тюрьму, страшный ад, куда сходили те, что совершили преступления, за которые исключают из Воспитательного дома. Дом мертвецов был крепостью на вершине высокого утеса без имени. Пять отвесных стен падают прямо в пропасть, у подножия крутой скалы — ров с черной стоячей водой, невозможно было даже помыслить о побеге из такой тюрьмы. Поэтому, каким бы жестоким ни был приговор настоятеля, каждый раз, когда наказание должно было свершиться в стенах приюта, преступник вздыхал с облегчением.
Казалось, что инспектор архиепископа особенно пристрастно относится к маленькому Пьетро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54