Степан Денисович не обижался ни на кого, он понимал, что математика обязывает.
Квартиру осмотрели компанией. Комната была средняя, метров на пятнадцать квадратных. Помещелась она в одной из хат, доставшихся нашему заводу еще от старого режима. Степан Денисовис все пожевывал и посасывал, осматривал комнату, и как будто про себя грустно вспоминал:
- Там все-таки у меня две комнаты... Ну, ничего, как-нибудь...
Что я мог сделать? В растерянности я задал Степану Денисовичу глупый вопрос:
- У вас... много мебели?
Веткин с еле заметным укором на меня глянул:
- Мебель? Да разве мне до мебели? И ставить некуда.
Он вдруг очаровательно улыбнулся, как бы поддерживая меня в моем смущении:
- Вообще для предметов неодушевленных свободных мест нет.
Чуб лукаво почесал небритый подбородок и прищурил глаз:
- При таких обьективных условиях товарищу не мебели нужны, а стеллажи, вот как у меня в инструментальной. Стеллажи, если начальник не против, можно будет сделать.
Он прикинул глазом высоту комнаты:
- Три яруса. Четвертый, дополнительный на полу.
- Нельзя здесь поместить тринадцать, - сказал опечаленный кладовщик Пилипенко, - какая же здесь кубатура останется для дыхания воздухом? Никакой кубатуры, да и вас же двое.
Веткин поглядывал то на одного консультанта, то на другого, но у него не было растерянного вида. Вероятно, все затронутые обстоятельства у него были давно учтены и сверстаны в общий план операции. Он подтвердил свое прежнее решение:
- Так я десятого перевезу семейство. Нельзя ли конячку какую-нибудь, потому что все-таки барахлишко и малыши пешком не дойдут от вокзала.
- Конячку? Пожалуйста! Даже две!
- Вот это спасибо. Две, конечно, лучше, потому... семья все-таки перезжает.
Десятого мая, в воксресенье, совершился вьезд семейства Веткиных на территорию нашего завода. Завод был расположен недалеко от города, и к нему была проложена специальная дорога, вымощенная булыжником. Рано утром две заводские "конячки" притащили к городу некоторое подобие экипажей, отчасти похожих на линейки, отчасти на площадки. К полудню по дороге началось движение публики, чего раньше никогда не бывало. Семейные пары делали вид, будто совершают воскресную прогулку, дышат свежим воздухом и наслаждаются окрестными ландшафтами.
В два часа дня показалась процессия - никакое другое слово к описываемому явлению не подходит. Сидящий на первой подводе трехлетний мальчик держал в руке небольшой игрушечный флаг, и это еще больше придавало всему шествию характер торжественный.
Впереди шли две подводы. На них преобладало "барахлишко", только на первой сидел знаменосец, а на второй двое детей поменьше. "Барахлишко" состояло из вещей малого размера, за исключением шкафика, установленного на первой подводен в самом ее центре, что придавало шкафчику некоторую нарочитую торжественность. Это был кухонный шкафик одно из самых счастливых изобретений человечества, шкафик, но в то же время и стол. Такие вещи издают всегда замечательный запах: от них пахнет теплом, свежеиспеченным хлебом и детским счастьем. Кроме шкафика выделялись большой самовар, две связки книг и узел с подушками. Все остальное было обыкновенной семейной мелочью: ухваты, веники, ведро, чугунки и т.д.
Рядом со второй подводой шла девушка лет семнадцати, в стареньком, потемневшем ситцевом платьице, босиком и с непокрытой головой. Видно было, что она всегда так ходила: несмотря на то, что лето только началось, волосы ее успели сильно выгореть, лицо было покрыто густым красноватым загаром, а на щеках даже шелушилось. И все же оно производило очень приятное впечатление: серьезное, хорошей формы рот. Голубые глаза ясно и спокойно поблескивали под прямыми умными бровками.
За подводами два мальчика, приблизительно одного роста и возраста, несли выварку#1, чем-то наполненную и прикрытую полосатым куском материи. Этим было лет по тринадцать. За ними шествовала центральная группа детворы от пяти до двенадцати лет, мальчики и девчонки. Двое, самые молодые, девочки, щекастые и пузатенькие, - шли впереди, взявшись за руки, часто перебирали босыми ножками по чистым теплым булыжникам мостовой и иели вид очень озабоченный: подводы хоть и медленно двигались по шоссе, но этим пекшеходам трудно было управиться и с такой скоростью.
Остальные, большие мальчики, заняты были делом: каждый что-нибудь тащил на руках или на плечах, кто зеркало, кто связку рамок, самый старший нес грамофонную трубку.
Вся эта компания произвела на меня неожиданно приятное впечатление: головы всех были острижены под машинку, загоревшие мордочки казались читыми, даже босые ножки были припорошены только сегодняшней пылью. Поясов ни у кого не было, но воротники ситцевых рубашек были аккуратно застегнуты, не было нигде ничего изодранного, только у того, что нес трубу, блестела на колене заплата. Особенно же мне понравило то, что ни у одного члена процессии не было несимпатичного или отталкивающего выражения: никаких болячек, никакой золотухи, никаких признаков умственной отсталости. Они спокойно поглядывали на нас, не смущались, но и не глазели безразлично, иногда о чем-то между собой переговаривались, не понижая голоса, но и не бравируя своей свободой.
Я расслышал несколько слов такого разговора:
- тут сухое место. А это лоза.
- Из нее корзинки можно делать.
- Батько обязательно сделает!
Сам батько, творец и руководитель всей этой армии, шел сзади и бережно нес в руках граммофоный ящик. Рядом с ним, спустив с черной головы желтый, яркий платок, выступала важно, улыбаясь нам влажными больщими глазами красивая, румяная женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21