Казалось, будто они спасаются бегством.
Поземка намела небольшие сугробы перед воротами Сен-Жак. У стражников были мертвенно-бледные лица и красные носы. Дорогу загромождали тележки с салатом, мешки с сыром, клетки с птицей, связки колбас и окороков, горшки с маслом и молоком, бочки с вином, корзины с пряностями. Все это предназначалось чреву Парижа – словно дань, выплачиваемая некоему ненасытному Левиафану.
Палезо, Шеврез, Данпьер, Рамбуйе… На ночлег они остановились в Ножан-ле-Ротру.
– Мне кажется, будто я окаменела, – пожаловалась Жанна Францу Эккарту, когда они оказались наедине.
Он обнял ее и вскоре заснул.
28
Подальше от невежд
Двадцатого мая 1506 года Слепая распутница вновь сыграла одну из своих грубых шуток, на которые только она и способна. Христофор Колумб умер в Вальядолиде, в самом сердце старой Кастилии: одинокий, слепой, безумный и нищий, забытый всеми, кроме своих кредиторов. В тот же день на верфи портового города Кадикса каракка «Ala de la Fey», «Крыло веры», принадлежащая Торговой компании Нового Света, опасно потрескивая, сошла с подпорок и, подняв огромный столб водяной пыли, приняла крещение в соленой воде, после того как священник окропил ее пресной. Словно оседлав невидимую лошадь, она – еще никем не усмиренная – безмятежно разглядывала горизонт, без страха, но и без вызова. Щедрое солнце разбрасывало свои золотые экю по легкой зыби. Около сотни человек на причале смотрели, как корабль смело покачивается среди блесток Средиземного моря: Феррандо, его брат Танцио, сыновья Пьер-Филиппо, Джан-Северо и жена Анжела Сассоферрато, Франсуа, Одиль, Жак Адальберт, Симонетта и Франц Эккарт де Бовуа, Жанна, Деодат, Ивонна и Жозеф де л'Эстуаль, Жоашен Хуньяди, дюжина ребятишек, кучка генуэзских и испанских банкиров, управляющий верфи, плотники и конопатчики, священник, молодой монашек и зеваки.
Раздались аплодисменты. Жуткий скрежет возвестил, что судно бросило якорь.
На корме один из мичманов развернул знамя его католического величества короля Испании.
На столах стояли приготовленные бутылки. Вскоре все они были выпиты.
Увидеть спуск корабля на воду – все равно что увидеть рождение ребенка. Начинается новая жизнь. Он далеко пойдет, говорят родители.
«Ала де ла Фей» была уже зафрахтована Колониальным бюро, от которого претерпел столько унижений Христофор Колумб: судну предстояло доставить на Эспаньолу королевских администраторов и их жен, а также одного генуэзского судостроителя.
От причала готовилась отплыть шлюпка с плотниками, вооруженными пилами, колотушками, киянками, буравами, рубанками, конопатками, канатами и еще бог весть чем. Они должны были завершить оснастку судна. Жанна попросила их взять ее с собой. Феррандо осторожности ради решил отправиться с ней. Францу Эккарту захотелось познакомиться с судном поближе. Жозефу тоже. Потом Симонетте, Ивонне, Пьер-Филиппо и, разумеется, детям, которые даже подпрыгивали от нетерпения… Короче, было решено, что сначала на корабль доставят плотников, а уж затем шлюпка вернется за всеми желающими посетить его.
Оказавшись на борту, гости забрались на мостик; многие невольно вскрикивали, боясь потерять равновесие.
Жанна осматривала корабль так, словно собиралась принять его под командование. Она прогулялась по юту, задержавшись перед маленьким колоколом, перешла на нос и спустилась вниз по трапу, невзирая на больное колено, прошлась по каютам матросов и пассажиров, попросила объяснить, что такое гамак и как он подвязывается к крюкам, наконец, изучила трюмы.
Нормандская кровь Жанны Пэрриш вновь дала о себе знать.
– Хорошее судно, – сказала она Францу Эккарту, как если бы ей было точно известно, что такое настоящий корабль.
Он удивился, но угадал и еще кое-что.
Ужинали поздно, в портовой таверне. Рыбный суп, жареная рыба с яйцами и пастернаком – и все это под терпкое, ароматное андалузское вино. После ужина музыканты заиграли и запели. Жанна не понимала ни слова из того, что они выводили своими низкими, хрипловатыми голосами, которые внезапно переходили на пронзительный тенор кастратов, но ей показалось, что это вызов судьбе, принимаемый с яростью и вместе с тем с нежностью. Едва певцы умолкли, как образовались пары, которые стали танцевать прямо на улице, перед дверями таверны. Жанна смотрела на них, завороженная тягучим, змеиным ритмом и быстротой, с какой женщины совершали пируэт, ударяя каблуком по земле. Управляющий верфи, маленький и сухой, словно виноградная лоза, пригласил ее на танец. Она рассмеялась. Пусть ей можно дать на двадцать лет меньше, все же семьдесят один год не шутка. Но, в очередной раз удивив не только Франца Эккарта, но и других, она встала и вместе со своим партнером присоединилась к танцующим парам. Она танцевала очень хорошо: быстро переняла покачивание бедрами и удар каблуком. Ее приветствовали овацией. Жоашен, не сводивший с нее глаз, хлопал себя по ляжкам. В конце концов, Жозеф поднялся и тоже затанцевал.
Когда кавалер проводил Жанну на место, Жоашен заключил ее в объятия и прижал к себе. Он плакал. И целовал ее. Кадикс – это был праздник.
Ночью на постоялом дворе было очень шумно. Испанцы, похоже, считают жизнь слишком короткой, чтобы растрачивать ее на сон, поэтому они укорачивают ночь. В тот час, когда солнце становится чересчур жарким даже для собак, испанцы расходятся по домам, чтобы на час или два предаться размышлениям в прохладе или все-таки поспать, как это присуще человеку.
Жанна поступила как они.
На следующий день, во время colacion de mediodia, она объявила изумленному Феррандо то, что угадал накануне Франц Эккарт:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104