Следила, что ли, ты за мной,
Коль беды проходили мимо?
Быть может, стережет и смерть
Меня в горах иль у овина,
И, верно, не со мной иметь
Тебе малюток - дочь и сына...
Умру вдали простым бойцом
И безучастным в их рожденье,
Но право зваться их отцом
Мной завоевано в сраженье;
Я выстрадал его в бою,
В любви, в терпенье и в разлуке...
О милая! Зачем пою?
Вам не понять солдатской муки!
Вам, не глотавшей смрадный чад
И трупов горькое дымленье,
Не шедшей сотни дней подряд
Навстречу смерти в наступленье;
Вам не понять и не узнать,
Не видевшей со мною рядом,
Ни дрогнувшую Дона гладь,
Ни кровь на камнях Сталинграда...
Так выслушай же до конца
(И не смотри с таким испугом),
Как бились люди у Донца
И умирали как под Бугом
За то, чтобы в родном краю
Было светло весны цветенье,
За то, чтоб жили, как в раю,
И Вы, и ваше поколенье.
О, сколько мне еще идти
Средь воя, грохота орудий...
Ну что ж, любимая, прости,
Мой путь далек еще и труден.
Дай руку мне... ты далеко,
Тебя я больше не увижу...
Но знай, что имя своего
Вторым безумьем не унижу.
Прости, Ольга! У меня даже бумаги хорошей нет. Питаю слабую надежду получить от тебя ответ. (часто путаюсь в обращении к Вам: то на "вы", то на "ты" - сразу не отвыкнешь. Да и зачем было отвыкать!)
Но нет! Простить мне этого нельзя. Я - безумен.
Будьте здоровы и счастливы. Привет всей вашей семье.
5 мая 1944 года.
Румыния.
Михаил.
P.S. Будет несправедливо с Вашей стороны потерять веру в людей только потому, что я негодяй. Ведь не все же такие мерзавцы. Меня искалечила война, Вы говорите. Но это же не совсем так. Сегодня прочел в "Красной звезде" статью Ильи Эренбурга "Армия жизни". Там есть слова, удивительно правильно вскрывающие, казалось бы, огрубевшую солдатскую душу. Вы же намекаете, что война извратила мои чувства, лишила их чистоты и искренности. А писатель говорит: "Любит тот, кто защищает других, рискуя своей жизнью". А вся моя беда состоит в том, что я слишком откровенен и прям. Моя жестокая прямота создала мне очень много врагов, которые пользуются всяким случаем, чтобы уязвить мое уже уязвленное сердце.
Вам, Оля, нечего завидовать тем девушкам, которые берут все...
Вы слишком чисты, чтобы быть такой...
* * *
А теперь я подумал, прошу и вас, дорогие мои читатели, подумать вместе со мною о том, что могла бы сделать иная девушка, получив то действительно роковое и жестокое письмо мое от 29 января 1944 года? Скорее всего, она взяла бы все полученные ею до этого мои письма и сожгла их, предварительно порвав их в клочья, но Оля не сделала этого, сохранила все до единого!
Этими-то строчками и должно было бы мне и завершить это необычное повествование, ежели бы не Оля, Ольга Николаевна, живущая где-то далеко, за горами, за лесами в непонятном для нас "ближнем зарубежье". Словно бы почуяв, что я уже изготовился, чтобы поставить точку, поспешила выслать мне еще две (на этот раз последние) бандероли с моими письмами, без коих повествование наше было б в значительной степени обескровлено.
Привет, Оля!
Получил твое письмо. (к черту - "вы" мы достаточно дружили, чтобы обращаться друг у другу на "ты". Не люблю всякую условность, а такую - в особенности. Я и сам теперь не понимаю, почему я назвал тебя на "вы"...)
Несмотря на происшедшее между нами, я с прежним волнением сграбастал твое письмо. Внешне оно ничем не отличалось от прежних твоих писем - все та же любовная рука конвертовала и оформляла это письмо. Безумец, что я наделал!..
Суровая, беспощадная жизнь! Зачем ты так сложна?..
Губы грыз от ярости львиной,
Выходил из последних сил:
От моей дорогой и милой
Враг все дальше меня теснил.
Страшной спазмой сжимало глотку.
К черту жизнь! Подавай мне гроб!..
С головы я срывал пилотку,
Комкал в лапах и тер свой лоб...
Эти строчки написаны мною в тяжелые дни отступления, в 1941 году, уже под Харьковом, когда я считал, что ты, Оля, не успела уехать из Сум.
В самые мрачные минуты я не забывал о тебе. И вдруг, почти через три года, случилось это. Что же случилось? Кто хотел этого?
"Довольно паясничать, - скажешь ты, - каждому ясно, что виноват во всем ты!"
Я - и не я!
Я очень рад, что ты хоть немножко поняла меня, Оля. Теперь по старой привычке я хочу рассказать тебе о себе.
Как только произошло это, мне не повезло. Я теперь, несмотря на всю мою оптимистичность, не надеюсь, что долго проживу. Кроме физических ударов, со мной недавно произошло такое, от чего я до сего времени не могу прийти в себя. Нелепый случай поставил меня в трагическое положение, и я порою пребывал в кризисном состоянии. Все хорошее, что мною сделано за много лет, грозило в одно мгновение рухнуть. И только нашлись умные люди, поддержали меня, и я нашел в себе новые силы бороться. Кроме того, я добился больших сдвигов в работе над поэмой, которую я начал еще в 1941 году. План поэмы слишком обширный, и боюсь, как бы мне над ней не надорваться. Во всяком случае, я тороплюсь в ближайшие несколько месяцев ее закончить, а то она вообще не будет закончена...
Чувствую себя плохо. Я этого никогда не говорил, а сейчас все равно...
О нашей встрече. Теперь я ее желаю больше, чем ты. Мы обязательно должны встретиться. На днях меня хотели послать в Москву, в академию, и я дал было свое согласие, а сейчас как будто все лопнуло. Видно, мне служить на войне до ее конца.
Как только представится возможность быть в тылу, я добьюсь встречи с тобой.
Между нами не должно быть отчужденности. Хотя надежда попасть в тыл у меня очень слабая. Я старый солдат и нужен здесь.
В этом письме высылаю тебе свою фотографию. Правда, она предназначалась для служебных целей, да неважно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31