— Ни в чем не нарушай обычаи Франции и никогда не ссылайся на то, что делается здесь, в Австрии.
— Нет, мама.
— И никогда не намекай, что у нас в Вене что-то лучше, чем у них, во Франции. Ничто не может вызвать большего раздражения. Ты должна научиться восхищаться всем французским.
Я знала, что не смогу запомнить всего, что я должна и не должна делать. Мне следует положиться на свою судьбу и умение с помощью улыбки выходить из затруднительных положений.
В течение тех двух месяцев, когда я ночевала в спальне матушки, она чувствовала себя напряженно из-за опасений, что мое замужество может вообще не состояться, непрерывно совещалась с Кауницем наедине и их постоянно посещал маркиз де Дюрфо.
У меня появилась передышка от бесконечных наставлений в продуваемой насквозь спальне императрицы, ставших частью моей жизни. При дворе дебатировался вопрос: чьи имена должны стоять первыми в документах — матушки и брата или короля Франции?
Кауниц был невозмутим, хотя и встревожен.
— Вопрос о замужестве может отпасть, — говорил он матушке. — Смешно, но многое зависит от столь незначительных деталей.
Они вели споры об официальной церемонии моей передачи. На чьей земле она должна происходить: французской или австрийской? Необходимо было решить и эту проблему. Французы говорили, что это должно происходить на их земле, австрийцы настаивали, что на их. Матушка иногда рассказывала мне об этих трудностях:
— Ты должна знать о них.
Было затронуто так много вопросов! Величайшую важность приобретала проблема моих слуг: сколько их должно сопровождать меня во Францию. Временами у меня возникала уверенность, — что никакого замужества не состоится, и я не знала, радоваться этому или огорчаться. Я была бы разочарована, если бы все это распалось, но, с другой стороны, считала, что хорошо было бы остаться дома лет до двадцати трех, как Мария Амелия.
В последние месяцы я часто думала о тех ожесточенных спорах и невольно задавала себе вопрос, какой могла бы оказаться моя жизнь, если бы государственным мужам не удалось тогда прийти к соглашению.
Однако судьба решила иначе, и решение наконец было принято.
Маркиз де Дюрфо вернулся во Францию для получения инструкций от своего суверена. Во французском посольстве происходила спешная перестройка с целью его расширения, поскольку должно было собраться полторы тысячи гостей и было бы нарушением этикета оставить хотя бы одного из них на улице. Этикет! Я неоднократно слышала это слово.
До нас дошли слухи о том, что после перестройки посольства в Вене король Людовик решил соорудить в Версале оперный театр, в котором можно было бы отпраздновать свадьбу.
Матушка твердо считала, что я должна быть одета столь же пышно, как одевались французы. Я не могла сдержать восхищения всей этой суетой вокруг меня и иногда замечала ее добродушно-насмешливый взгляд. Сейчас я задаю себе вопрос, была ли она рада моему легкомыслию, которое не давало мне слишком сосредоточиться на предстоящем отъезде из дома. Если вспомнить убийственное настроение Каролины, то для нее это, вероятно, было утешением.
После возвращения маркиза Дюрфо в Вену все действительно вылилось в великолепный спектакль, в котором мне предназначено было играть самую важную и волнующую роль, поскольку начались официальные церемонии.
Наступил апрель, и на улице потеплело. Семнадцатого числа состоялась церемония отречения, когда я должна была отказаться от прав на наследование австрийского престола. Все это казалось мне лишенным всякого смысла, когда в зале Бургплатц я подписывала акт на латинском языке и давала клятву перед епископом Лейлаха. Церемония показалась мне утомительной, но понравился банкет и бал, последовавшие за ней.
Огромный балетный зал был ярко освещен тремя с половиной тысячами свечей, и, как мне сказали, восемьсот пожарных должны были постоянно стоять наготове и гасить мокрыми губками возможные искры. Когда я танцевала, то забыла обо всем и наслаждалась танцем. Забыла даже о том, что это один из последних балов в моей родной стране.
На следующий день маркиз де Дюрфо устроил прием для австрийского двора от имени короля Франция, и, разумеется, этот прием должен был быть таким же великолепным, если не более пышным, как и торжество накануне вечером. Поэтому для его проведения он снял дворец Лихтенштейна. Это был также замечательный вечер. Я помню, как мы туда ехали, — он находился в окрестностях Ролшшау. По всей дороге деревья были подсвечены. Между ними стояли дельфины с фонарями, озаряя волшебный пейзаж, заставлявший нас издавать возгласы изумления.
В бальном зале маркиз де Дюрфо приказал повесить красивые картины, символизирующие торжественность события, и я запомнила одну из них, на которой была изображена я сама по дороге во Францию. Передо мной расстилался ковер цветов, разбрасываемых нимфами, символизировавшими любовь.
Были фейерверки и музыка. Великолепие того вечера превосходило наши приемы, несмотря на три с половиной тысячи свечей на одном из них.
Девятнадцатого состоялся мой брак по доверенности. Для меня все это было частью какой-то игры, поскольку роль жениха и дофина Франции играл Фердинанд. Все это напоминало мне один из спектаклей, в которых актерами были мои братья и сестры, а я присутствовала в качестве зрительницы, — только на этот раз я уже достаточно выросла, чтобы присоединиться к игре. Фердинанд и я склонили колени перед алтарем. Про себя я непрерывно повторяла: «Хочу и обещаю», чтобы сказать эти слова громко и правильно в нужный момент.
После церемонии стреляли из пушек на Шпитальплатц, а потом был банкет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87