Но в то же мгновение, только схватка вся решилась, в кабачке вдруг раздался крик, от которого яркая пронзительная дрожь пробежала у всех по спинам. И что там дальше произошло – до сих пор для всех загадка. Весь городишко там собрался, все подтвердить могут – да только все эти люди не поверили своим глазам. Поскольку прилавок, на котором стоял Братишка Лаймон, – футах в двенадцати был от борцов, посреди кабачка схватившихся. Но в тот самый миг, когда мисс Амелия стиснула глотку Марвину Мэйси, подскочил горбун и по воздуху полетел, точно успел отрастить себе ястребиные крылья. Припал на широкую сильную спину мисс Амелии и шею ей сдавил своими когтистыми ручонками.
Остальное – сплошь суматоха. Побили мисс Амелию, не успела публика и в себя прийти. Из-за горбуна бой выиграл Марвин Мэйси, а мисс Амелия в конце на полу распростерлась, руки по сторонам раскинув без движения. Марвин Мэйси стоял над нею, чуть выпучив глаза, но по-старому ухмылялся в полрта. А горбун же – горбун вдруг куда-то подевался. Может, испугался того, что сам натворил, а может и обрадовался так, что захотелось ему отпраздновать наедине с собой. Как бы то ни было, он выскользнул тихонько из кабачка и под ступеньки задней веранды заполз. Мисс Амелию какая-то добрая душа обрызгала водичкой, и через некоторое время поднялась она медленно на ноги и до конторы своей доковыляла. И в открытую дверь публика видела, как она сидит за своим столом, уронив голову в излучину руки, и всхлипывает из последних сил своего сорванного измученного дыхания. Один раз только собрала кулак и стукнула им три раза по конторскому столу, а потом рука вяло разжалась, упала ладонью кверху и больше уже не двигалась. Кочерыжка Макфэйл выступил вперед и закрыл дверь.
Тихо стояла толпа, и один за другим люди начали выходить из кабачка. Будили да отвязывали мулов, заводили рычагами автомобили, а трое мальчишек из Сосайэти-Сити пешком по дороге прочь пошли. Над такой дракой не сильно-то и позубоскалишь потом, таким боем не очень похвалишься; людишки разошлись по домам, да одеяла на головы понатягивали. Весь городок погряз во тьме, только в доме мисс Амелии свет гореть остался – и освещали лампы его комнаты всю ночь напролет.
Марвин Мэйси с горбуном из городка ушли, должно быть, за час до рассвета – или около того. А прежде, чем уйти, вот что они совершили:
Они открыли горку ее личную и все курьезы оттуда вытащили.
Они сломали механическое пианино.
Они все столы в кабачке жуткими словами изрезали.
Они нашли часы, что сзади на картинку с водопадом открывались, и тоже забрали с собой.
Они разлили по всему кухонному полу галлон соргового сиропа и поразбивали все банки с консервами.
Они на болото пошли и разгромили там винокурню – большой новый змеевик с охладителем раскурочили, а саму хижину подожгли.
Они приготовили тарелку любимой еды мисс Амелии – овсянку, жаренную с колбасой, – и столько яду в нее, как приправы, насыпали, что всю округу поубивать бы хватило, а тарелку выставили соблазнительно на прилавок.
Они, в общем, всякий разор учинили, который только могли придумать – но так, чтобы в саму контору не вламываться, где мисс Амелия ночь коротала. А потом – ушли вдвоем. Один и другой.
Вот так и осталась мисс Амелия одна в городишке. Люди-то помогли бы ей, коли знали бы, как, поскольку были б они добрее, если бы им случай почаще выпадал. Несколько кумушек с вениками сунулись было к ней в дом, предлагая вычистить весь разор, да мисс Амелия только глянула на них обессиленными косенькими глазами и покачала головой. Кочерыжка Макфэйл на третий день заглянул купить брикет табаку «Королевна», и мисс Амелия сказала, что цена ему – один доллар. В кабачке вдруг все до одного доллара в цене поднялось. Что ж это за кабачок тогда, спрашивается? Да и врачевать она чудно стала. Все эти годы была мисс Амелия гораздо знаменитее доктора в Чихо. Никогда не валяла дурака с душой хворого, не запрещала ни выпивки, ни табака, ни других первых надобностей. Лишь редко-редко могла осторожно предупредить больного – тебе, мол, жареных арбузов есть нельзя, или другого какого блюда, которое человеку и в голову не взбредет пробовать. Теперь всему мудрому врачеванию настал конец. Половине больных своих заявляла она сразу, что они помрут, а другой половине прописывала снадобья такие неестественные и мучительные, что ни один в здравом уме и при памяти пользоваться ими ни минуты бы не помыслил.
И космы себе мисс Амелия отпустила, да и седеть они стали. Лицо ее вытянулось, сильные мускулы тела ссохлись, покуда она не исхудала окончательно – как тощают старые девы, когда лишаются разума. А эти серые глаза ее – медленно, день ото дня все сильнее они сходились в одну точку, будто искали друг друга, чтобы обменяться хоть одним коротким взглядом горести и одинокого признания. И слушать ее стало неприятно – язычок навострился будь здоров.
Стоило кому-нибудь при ней горбуна помянуть, говорила она только:
– Хо! Да попадись он мне под руку – я б ему глотку-то вырвала, да кошкам скормила!
Но не столько сами слова звучали ужасно, сколько голос, которым они произносились. Растерял голос всю свою прежнюю силу; уж не звенела в нем месть, как раньше бывало, когда она вспоминала «того наладчика, за которым замужем была», или иного недруга. Сломался ее голос, утух и звучал печально, сипло, точно хныкала церковная фисгармония.
Три года она садилась по вечерам на ступеньки своей веранды, смотрела на дорогу и ждала. Да только горбун так и не вернулся. Слух пошел, что Марвин Мэйси заставлял его через форточки в дома забираться и там красть, а другие судачили, что продал его бродячему балагану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24