Только оба эти известия от Мерли Райана пошли – а от него ни крупицы правды никто никогда не слыхивал. На четвертый же год мисс Амелия наняла в Чихо плотника, и тот забил весь дом досками, и осталась она в закрытых комнатах своих наверху по сию пору одна.
Да, безрадостен городишко. Августовским полуднем дорога пуста, бела от пыли, а небо над нею яркое, как стекло. Ничего не пошелохнется – даже детских голосов не слышно, только фабрика знай себе гудит. С каждым летом персиковые деревья, кажется, лишь больше и больше скрючивает, а листочки на них – серенькие и хрупкие, точно чахоточные. Дом мисс Амелии теперь уже так направо перекосило, что не ровен час совсем рухнет, и люди по двору стараются не разгуливать. Хорошей выпивки в городке больше не купишь – ближайшая винокурня в восьми милях, да и пойло там такого свойства, что от него вырастают в печенке бородавки с земляной орех, а отведавшим его снятся такие страсти нутряного мира, что прости господи. Заняться в городишке совершенно нечем. Разве что вокруг фабричного пруда пройтись, постоять да пень сгнивший ногою попинать, прикинуть, куда можно пристроить старое колесо от фуры, что валяется рядом с церковью на обочине. Душа от скуки гниет. Хоть на шоссе к Форкс-Фоллз иди и слушай, как каторжане кандалами звенят.
ДЮЖИНА СМЕРТНЫХ
Шоссе на Форкс-Фоллз – в трех милях от городка. На нем и работают в цепях каторжане. Сама дорога покрыта щебенкой, да власти округа решили буераки заровнять и в одном опасном месте расширить. Кандальников – двенадцать человек, все – в черно-белых полосатых робах арестантов, лодыжки у всех скованы одной цепью. С ними охранник с винтовкой – не глаза, а красные щелочки, вспухли от жаркого света. Каторжане работают весь день. Чуть светает, их грузят в тюремную повозку и доставляют на место, а в серых августовских сумерках увозят обратно. И целый день колотят о глинистую землю кайлы, жестко солнце палит, несет от них потом. И каждый день звучит там песня. Один темный голос начинает, полу-нараспев, точно спрашивает. А мгновение спустя к нему другой голос пристраивается, и вскоре вся цепь уже поет. Голоса в золотом мареве – темные, а песня сплетается хитро, и мрачная, и радостная. И набухает она вскорости, пока, наконец, не начинает казаться, что не от двенадцати мужчин в одной цепи звук исходит, а от самой земли или от неба бескрайнего. От нее, от музыки этой, сердце ширится, а услышавший ее холодеет от восторга и ужаса. Потом же медленно песня в землю впитывается, пока не остается в конце одинокий голос, единое хриплое дыхание, солнце, да лишь кайлы стучат в молчании.
И что ж это за каторжники, что на такую музыку способны? Да просто дюжина смертных, семеро – черные, пятеро – белые. Парнишки из этого округа. Просто дюжина смертных в одной цепи.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24