Она устроила так, что Серизье был переведен в соседнюю ложу, где с Мусей заняли место еще Блэквуд и дон Педро. «Быть может, Серизье не очень удобно публично se commettre avec un milliardaire? Нет, здесь никаких социалистов нет», — подумала она. Клервилль сел с баронессой, Жюльетт, Мишелем, и Витей. Елена Федоровна настойчиво шептала, что очень рада: «Я дрожала, что меня посадят с этим надутым американцем! Ведь это со скуки умереть, с ним и с вашим Серизье!..» В действительности она была уязвлена, оказавшись в менее почетной ложе. Клервилль подал ей программу, пошутил с молодежью и вышел покурить.
Когда он вернулся, в главной ложе шел горячий политический спор. Клервилль занял свое место у барьера и стал слушать без большого интереса. «Однако этот американец чрезвычайно полевел… Кажется, он немного левее Ленина!..» Мистер Блэквуд желчным тоном доказывал, что капиталистический строй прогнил насквозь и даже не желает ничего сделать для своего очищения. Прогнила и вся капиталистическая культура. Серизье озадаченно кивал головой, тоже, по-видимому, удивленный левизной миллиардера. Дон Педро мягко защищал капиталистический строй и культуру; он по-французски теперь говорил много увереннее и бойчее, чем прежде. Но мистер Блэквуд не слушал возражений и упрямо повторял свое. «Это женщины думают, что, если несколько раз с жаром сказать одно и то же, будет убедительно», — весело подумал Клервилль.
— Какой осел! Все дело в том, что никто не желает слышать об его идиотском банке, — шепнул на ухо Вите сидевший рядом с ним Мишель.
— Однако некоторая доля правды есть в его критике, — слабо поспорил Витя.
— Вы думаете? И я не очень люблю капиталистический мир, но он переживет правнуков этого дурака.
Муся, успев рассмотреть зал начисто, думала, что надо еще перетасовать гостей: в диспозиции были сделаны ошибки. «Что та злится, это отлично! Но Жюльетт не надо бы разлучать с ее ненаглядным сокровищем. Она думает, что я это сделала нарочно. Положительно с ней происходит что-то непонятное! У нее лицо Шарлотты Корде, идущей убивать Марата… Воплощение здравого смысла сочетается с бабьим упрямством. Лучше бы ее посадить в эту ложу… Кроме того нужно, чтобы Витя мог поговорить с дон Педро… Почет Альфреду Исаевичу уже оказан…»
— Жюльетт, я хочу делиться с вами впечатлениями. Мужчины меня понять не могут! Что, если б вы перешли к нам?
— У вас в ложе только четыре стула.
Дон Педро любезно предложил Жюльетт свое место.
— Вам все равно, правда?
— Я уверен, что меня и у вас не обидят. В обеих ложах такие очаровательные соседки.
— Вот именно! И притом надо же вам поговорить с вашим адъютантом, — сказала Муся, настойчиво закрепляя данное Альфредом Исаевичем обещание. — Жюльетт, пожалуйте сюда. «Смотри, покажи товар лицом», — шепнула она Вите, у которого тотчас прилип язык к горлу. Охраняя в разговоре с будущим начальством достоинство будущего подчиненного, он кратко отвечал на вопросы Альфреда Исаевича. Тот впрочем скоро оставил его в покое. «Кажется, не орел мальчик, — подумал он, — ну, пусть переписывает бумаги…» Устроив хозяйские дела, Муся вздохнула свободно.
— Вам так будет видно, Жюльетт?
— Отлично… Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Блэквуд.
— Правда, как странно, что сцена посредине зала? — ласково сказала Елене Федоровне Муся, наклонясь к барьеру ложи.
— Это не сцена, а ринг, — поправил Клервилль.
— Ринг так ринг. Но, право, я не думала, что здесь будет так элегантно. Смотрите, та в третьей ложе…
— Да. Я все вижу, — холодно ответила баронесса.
VIII
Публика действительно была парадная. В туалетах, в драгоценностях многих дам Муся видела ту степень роскоши, которая ей казалась излишней и несколько ее раздражала (Клервилль совершенно не испытывал этого чувства). В зале было очень много иностранцев, везде слышалась английская и испанская речь. Англичане сидели и в соседней ложе; Клервилль только скользнул по ним взглядом и сразу признал в них людей своего круга. Ему на мгновенье стало неловко, что сам он оказался, хоть и не в дурном, но не в своем обществе. Он тотчас с досадой подавил в себе это чувство. «Одна семья: отец, сын, внук. Дама — жена сына», — определил он. Говорили в этой ложе о боксе и говорили с явным знанием дела. Старый англичанин рассказывал о каком-то историческом матче; сын и внук слушали взволнованно, хотя, по-видимому, давно и хорошо знали эту историю. «…И Джорджи Рук повалился как подкошенный! Мы долго не могли понять, в чем дело», — тихо улыбаясь, говорил старик. «Верно, какой-нибудь посол в отставке. Сын тоже дипломат, и внук будет дипломатом», — подумал Клервилль. Ему прежде был немного скучен этот круг людей, в котором он родился и вырос. Но было в его круге спокойное, нехитрое, уверенное очарование, теперь особенно милое Клервиллю: он несколько отвык от этого в последние годы. «Да, старая Англия», — с легким вздохом подумал он, приспособляя к глазам бинокль. Ему пришло в голову, что не худо бы вернуться в эту старую Англию и в прямом, и в символическом смысле слова. «Это был первый knock-out в истории бокса. Я счастлив, что видел это», — рассказывал старик. Сын и внук сожалели, что не видели первого knock-out’a в истории бокса.
Дон Педро тоже поглядывал искоса на соседей. Он понимал в их разговоре не все, но главное. Ему особенно нравилось то, что все три англичанина были ладные как на подбор, что они чрезвычайно походили один на другого и что фраки на них сидели совершенно безукоризненно. «А белые жилеты у всех разные. Я себе закажу такой, как у среднего. Это и солидно, и не слишком старо… Замечательный народ! Но глупый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164