А четыре девушки насобирали и принесли два мешка кизяку.
А как только женщины занялись приборкой внутри, джигиты перед юртой Мусрепа вырыли яму под котел. Вода, кизяк, яма… Можно ли яснее дать понять – ставьте самовар, закладывайте в котел мясо. Кому справлять первое новоселье на джайляу, если не молодоженам?
– Баран-то хоть есть у тебя? – тихо спросил Асреп брата.
– Найдем…
– Ты найдешь…
Шынар с помощью трех или четырех новых подружек убралась в своей отау. Дамели и Науша распоряжались – куда какой сундук поставить, где сложить постельные принадлежности.
– Все на месте, кажется… – сказала Дамели. – И все как надо! Ни добавить, ни убрать!
Когда дела были закончены, молодежь отправилась к озеру купаться. На обратном пути прогнали шумливых надоедливых ребятишек, чтобы не мешались под ногами. Подходя к поляне, гадали – если дом щедрый, то хозяйка юрты встречает в открытой двери, а самовар кипит, окутываясь паром.
По обычаю в отау, у молодоженов, молодые женщины могут чувствовать себя свободно. Для них – лучшие места, а так – и в своем доме, кто бы осмелился пройти на торь? Чай, еду им подносят наравне с мужчинами, никакого различия. Ничего зазорного нет в шутках, хохоте. Звенит домбра, льются песни.
На таких вот празднествах у молодоженов, а еще – вечерами на алты-бакане, с блеском проявляются девичьи дарования, но как часто потом они чахнут в годы замужества, и лишь иногда, к сожалению, очень редко, снова вспыхивают яркими, но быстро гаснущими искрами…
Шынар и Жаниша держали вход в отау открытым. Самовар кипел. Пламя снизу охватывало котел, и котел клокотал, не желая молчать, если расшумелся самовар.
Подражая пожилым, молодежь степенно здоровалась:
– Здравствуй, келин… Здравствуй, айналайн… Расселись в обеих юртах, в одной все бы не уместились. В отау девушки расхватали подушки, заняли почетные места и с важностью расспрашивали хозяйку:
– Все ли у вас живы? – Это было принятым пожеланием, чтобы дом никогда не оставался без гостей.
Потом – со смехом уложили подушки обратно на место и принялись на разные лады:
– А юрта?.. Черная, дырявая! Неужели моль изъела?
– Не повернешься! С торя ногами до порога достаешь!
– А сундуки! Потрескались, перекосились – зубья торчат, вот-вот схватят!
– Видно, большая неряха хозяйка этого дома!
– А муж! Не лучше нее!
Так полагалось, чтобы сберечь отау от дурного глаза. Когда заклинания кончились, принесли чай.


14

– Слышал?.. У Есенея гостит какой-то русский, зовут – Бедретчик. С ним писари… Чего-то пишут…
– Записали названия всех наших зимовок…
– У кого есть недоимки по налогам, пусть пока держатся подальше от аула!
– А привел их сюда подлый Тлемис! Этот никого не пощадит!
Весть породила тревогу, кое-кто действительно на время постарался скрыться подальше с глаз Бедретчика и его писарей. Но вскоре Бедретчик уехал, и тогда разнесся досуеверный слух, что все недоимки всех сибанов заплатил Есеней, сам.
Какой-то русский Бедретчик – это был подрядчик, родом из казаков, Иван Мекайло Пушкарь, по прозвищу Черный. Приезжал он заключить договор с Есенеем на постройку усадьбы, посмотреть место, где ставить большой дом из четырех комнат и особняк для гостей из двух. Договорились еще построить два сарая для продуктов, белую баню.
Никаких разговоров о налогах, о поборах больше не было, и те, кто благоразумно скрылись, стали возвращаться в аулы… Оказалось, и Тлемиса зря обвиняли в подлости и коварстве.
Есеней отметил переезд на джайляу лишь после того, как покончил со всеми делами.
От мала до велика – всех позвал, кто проводил лето у озера Кайран-коль. Приехал со своими даже Иманалы, до сих пор чувствовавший себя оскорбленным.
Гостей принимали с почетом. Аксакалам подавали головы стригунов с зияющими глазницами, мужчинам помоложе – бараньи головы с покорно зажмуренными глазами и растерянно торчащими ушами. Кумыса было выпито, наверное, не меньше, чем воды в Кайран-коле.
После угощения Есеней повел аксакалов и карасакалов к горбатому холму за аулом. На этом холме – холме совета, холме решений – он давно уже не собирал сородичей. В советах он не нуждался, решения принимал сам. То, что хорошо для него, считал Есеней, хорошо и для всех сибанов. Его сила, его слава закрывала их надежным щитом. Он никогда не задумывался и о том, что подневольное, бесправное положение мешает людям, и ходят они по жизни, как спутанные кони.
Улпан, волею случая и его поздней любви вошедшая в его юрту, заставила Есенея задуматься об этом, и она – незримо – присутствовала сейчас на холме, когда он говорил:
– О мои сородичи!.. Долгие годы я не замечал, в каком вы находитесь жалком состоянии, но теперь повязка спала с моих глаз. Я видел старые зимовки… По пути на Кайран-коль наблюдал за перекочевкой. Вы еле добрались до джайляу – кто на старых клячах, а кто и пешком. А дальше?.. Без меня никто не посмеет тронуться с места, вы пробудете здесь до глубокой осени, а там – снова на старые зимовки, и так из года в год. Дети, женщины снова будут дрожать от холода. Из тех малышей, которые кое-как дотянули до зимы, половина, не больше, увидит наступившую весну… Разве мы станем сильным, влиятельным родом, если и дальше продолжится такая жизнь? Я сегодня позвал вас, чтобы поговорить об этом, посоветоваться с вами…
Седой Бакберды, первый среди старших, внимательно взглянул на Есенея и сказал:
– Я слышу – бог собирается вложить в твои уста добрые слова, разумные слова… Выскажи их до конца, Есеней.
– Выскажу… Давайте для начала перестанем проводить в юрте не только лето, но и зиму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99