И жена его не советовала. И родители. Знал и знаю: от него не дождешься подвоха...
Но сейчас о другом. О другом друге, в связке с которым прошел я почти всю свою шулерскую карьеру.
По каким показателям определялось: тот человек или не тот?.. Да вот, к примеру, одна, еще одна, уже совершенно иная, определяющая ситуация.
– Нет, ну чего молчат? Пусть скажут... – Я горячился. Стоял, опершись о спинку просторной детской кроватки. В кроватке лежал мой пятимесячный сын, спокойный малыш с вечно изумленными, обалдевшими даже глазами.
Валентина, мать малыша, светловолосая меланхолическая женщина с продольными морщинами на щеках, сидела рядом. Очень прямо и очень горько глядела на меня.
Я нервничал. Понимал, что не прав, но бесило, что родители ее не выскажут в лицо все, что накипело. Что накипело, можно было не сомневаться. Вальку, поди, каждый день точат.
– Чего не сказать, – я мотал головой, боялся нарваться на взгляд. – Понимаю, если бы из презрения... А то ведь боятся. Пугало нашли.
– Им стыдно за тебя, – поправила Валентина.
Это я понимал. Если теща – парторг, тесть – ударник труда, а дочь – молодой перспективный программист, то им должно быть стыдно, что к семье прибился аферист. Впрочем, не совсем прибился: с Валентиной мы не жили.
Конечно, вел я себя сволочно, месяцами не заявлялся к сыну. Причем в период, когда жилось беспечно, прибыльно, приносил гроши. Вроде как для галочки. Все казалось: успею поразить их суммами, которые они, праведники, поди, и в руках не держали.
Доигрался. Теперь игры не стало. И денег тоже.
Прищурившись, уставился на Валентину.
– Я – вор? Или – пьяница? Может – спекулянт?
– Чего паясничаешь? Сам все знаешь.
– Хочу, чтобы они сказали. Сами. – Я говорил, глядя на дверь. Обращался к двери. – А то ведь...
Довыпендривался. Вошла мать Валентины, маленькая полноватая женщина с сухим трагическим лицом.
– Сережку испугаете, – кротко заметила она. Подошла к кроватке, склонилась над малышом.
Я вызывающе разглядывал ее спину, молчал.
– Чем ребенок виноват... – бормотала женщина, возясь над внуком.
– А кто? – вызывающе спросил я.
Женщина не ответила.
– Кто виноват?
– Кто-кто... Сами знаете.
– Так, виноват я. Чего ж вы на нее рычите?
– Связалась с тобой, дуралеем... Живете, как... Чего не распишетесь?..
– Это мы сами как-нибудь.
– Восемь лет в институте... Опять академотпуск?
– Повторный курс. – Я улыбнулся, решил сменить тон на иронично-недоуменный.
– Чего ты лыбишься? – поинтересовалась Валентина.
Улыбнулся и ей.
– В карты играешь... – напомнила мать.
– Выигрываю...
– Почему не жить по-людски... Получить диплом, работать... Инженером, а не бог знает кем. Сын – вон какой...
Пришлось улыбнуться и малышу. Тот радостно рассматривал люстру.
– Вы много счастья видели? С дипломом? – полюбопытствовал я.
– А с тобой она его много видела?
– Много, – легко ответил я. – Вальк, много?
– Нет. – И после паузы. – Сколько ты принес за последний месяц?
Я молчал.
– Сколько? – повторила вопрос Валентина.
– Нисколько, – подсказала деликатная теща.
Я долго молчал. Ожесточенно. Глядел на сына.
– Сколько вам надо? – едко так спросил, зло.
– Да не в этом дело...
– Сколько?! – Цепко держался за спинку кроватки. Цепко глядел в нее.
– Сколько обещал, двести, но каждый месяц, – тоже едко напомнила Валентина.
– Так. – Я оттолкнулся от спинки. – Тыщи хватит?
– Дурак, – сказала Валентина.
– Тогда – две.
– Ох... – сказала мать.
– До свидания, – я склонился над кроваткой, потрепал сына за ручонку с видом, мол, ты-то меня понимаешь. Подмигнул ему. – Пока. – И вышел. Они, конечно, думали, что хлопну дверью, но я тихо прикрыл ее...
Понятия не имел, где достану денег. Жирные клиенты – большая редкость. Погорячился малость с обещанием.
Пошел на пляж к приятелям-картежникам. Пляжники мне были должны, как раз две тысячи. Когда там, в детской, нес эту гонорную ахинею, этим себя и успокаивал. Хотя знал: денег не отдадут.
И точно, не дали. Поразводили руками, попросили не отвлекать от игры, внимательно всматривались в карты. Это были не те долги, которые я был вправе жестко потребовать. Во-первых, жулики – свои, родные. Во-вторых, играли в долг, с невнятным сроком отдачи.
Попытался, конечно, и сам влезть в игру. Увернулись, мерзавцы.
Потом один из молодых, настолько молодых, что и кличкой не успел обзавестись, Шурой звали, рискнул. Под лукавые взгляды окружающих вяло сыграли пару партий. Ну выудил я у него полтинник. И все... Что с него возьмешь?
Этот Шурик и раньше был мне неприятен. Вечно торчал здесь, вечно проигрывал. Есть такая категория членов пляжного клуба: кормильцы, вечные жертвы. Он был из этих. Весь какой-то поникший, грузный, ограниченный картами.
В этот день я ушел ни с чем.
Через пару дней снова забрел на пляж скорее отдохнуть, чем в расчете на наживу. Плана обогащения все еще не было. Да и какие планы могут быть у игрока, особенно у такого молодого недотепы, как я. Благосостояние жулика, даже матерого, в первую очередь зависит от случая: будет клиент – не будет. Но опытные, конечно, страхуются от неприятных случайностей.
На пляже сразу обрадовали: мною интересовался Куцый. С Куцым, сорокалетним пронырой-предпринимателем, мы были в уважительных отношениях. Он меня уважал за руки, я его – за то, что он уважал меня. И за пронырливость. Вечно он что-то комбинировал, суетился. И со всеми был в чудесных отношениях.
Он появился к обеду. Тощий, в свободно болтающихся выцветших плавках спускался по лестнице, держа одежду в руках. До конца лета незагорающая кожа, куцый, блеклый чуб, расстегнутые огромные сандалии на босу ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87