Позванивал первый трамвай, натужно ревел тяжело груженный самосвал, и стекла окон дрожали, роняя снежинки с морозного узора. Писалось необыкновенно легко, как будто кто-то другой водил пером по бумаге, вязал петли из бесконечной чернильной нити. На узкой кровати спала Маша, изредка она переворачивалась, и пружины громко скрипели, возвращая Ринтына с берега океана в ленинградский рассвет. Маша чтото сказала. Во сне или наяву? Ринтын подошел.
– Кажется, мне пора…– прошептала Маша.
– Чего – пора? – не понял Ринтын.
– Пора мне в больницу.
– А ты уверена? – растерялся Ринтын.
Маша не успела ответить. Она как-то странно изогнулась, закусила губы и зажмурила от боли глаза. Ринтын выскочил в коридор и забарабанил к соседям.
Когда он вернулся, схватка прошла, и Маша одевалась.
Ринтын накинул плащ и вынырнул в студеную сумеречь раннего утра. Он встал на проезжую часть проспекта и вскинул руки. Остановилась машина, морозно скрипнув тормозами.
– Куда?
– Сейчас жена выйдет, надо отвезти в родильный дом на Васильевский остров,– торопливо сказал Ринтын.
– Что в такую даль?
– Надо,– коротко ответил Ринтын.
Маша шла спокойно, будто ничего не случилось. Она даже ободряюще улыбалась. Но у самой машины вдруг пригнулась, словно наткнулась на невидимую преграду. С минуту стояла так, вцепившись руками в плечо Ринтына.
Шофер осторожно тронул машину. Ринтын обнял за плечи жену.
– Ничего, ничего,– говорила Маша, успокаивая взволнованного и растерявшегося мужа,– все будет хорошо.
Почему женщины рожают по утрам? Так рожала тетя Рытлина, жена дяди Кмоля. Это случалось как-то неожиданно, хотя вся семья спала в одном пологе и по ночам дыхание спящих смешивалось. И вдруг в этой тишине начиналась суета, старших детей уводили в другие яранги, а женщины начинали таинственно перешептываться, отстраняя от всех дел мужчин, которые уединялись где-нибудь в укромном месте и молча взволнованно курили. Потом какая-нибудь из старших женщин приносила весть: прибыл долгожданный гость. Все оживлялись и выражали желание увидеться с гостем, узнать новости из тех краев, откуда он прибыл. Отец одаривал поздравителей, поскольку гость приносит подарки, а не наоборот. Вокруг роженицы продолжали хлопотать женщины. Они крошили жженую кору, чтобы целительным пеплом присыпать пупок новорожденного, грели над жирником кусок моржовой кожи, похожей на старую стоптанную подошву, и прикладывали к грудям, чтобы вдоволь было молока…
Несколько дней отец новорожденного не мог ходить на охоту – обычай запрещал. Он растерянно толкался в яранге, мешая женщинам и гостям.
…Машина подъехала к подъезду родильного дома – длинного красного здания на Большом проспекте Васильевского острова.
Бережно поддерживая жену, Ринтын провел ее в приемный покой и усадил на белый, покрытый клеенкой диванчик.
Ожидание было томительным. Наконец вышла женщина со свертком Машиной одежды и протянула Ринтыну:
– Идите домой,– мягко сказала она,– это еще не скоро будет. Вечером позвоните. Вот телефон.– Она вырвала листок бумаги и записала.
Ринтын вышел на улицу. У тротуара стояло такси, на котором он привез в больницу Машу. Шофер предупредительно открыл дверцу.
– Порядок? – сочувственно спросил он.
– Нет еще,– мрачно ответил Ринтын,– до вечера, говорят, еще надо ждать. Бюрократы!
Рассветало. Один за другим гасли огни в окнах жилых домов. Зато вспыхивали высокие люстры учреждений, контор, институтов, учебных заведений. Навстречу шли переполненные трамваи, автобусы и троллейбусы.
Ринтын в этот день не пошел на лекции. Он побродил возле университета, потом не выдержал и позвонил в больницу. Запинаясь, объяснял, кто он, зачем звонит. На другом конце провода долго переспрашивали, потом раздраженный голос сказал, узнав, что Машу привезли только утром:
– Больно вы быстро хотите!
Это успокоило Ринтына, но все же он старался держаться ближе к больнице. На набережной лежал снег, спуски к Неве обледенели. Осторожно ступая по каменным плитам, Ринтын спустился ко льду и сел на каменную скамью, на которой они с Кайоном провели первую городскую ночь. Посреди реки дымилась полынья, ветер гнал по воде маленькие волны.
Четыре года прошло с того осеннего дня, когда они встречали первый свой ленинградский рассвет. Будущее было похоже на чистый лист бумаги, на котором каждый из них мог написать то, что хотел. Но жизнь как рассказ. Замысел один, а как начал писать, всплывают новые обстоятельства, из небытия рождаются новые герои, начинают говорить, толкаться, увлекают повествователя в другую сторону, и получается совсем не то, что было задумано. Разве предполагал в то утро Ринтын, здороваясь с Ленинградом, что через четыре года он повезет жену в родильный дом и придет на рассвете на это же место, чтобы ждать свое дитя?
– Кого я вижу!
Не поворачивая головы, Ринтын по голосу узнал милиционера Мушкина.
– Анатолий Федорович! – Милиционер раскинул руки, двинувшись вниз по обледенелым каменным ступеням, чтобы обнять Ринтына.– Какими судьбами? Смотрю, стоит. Знакомая фигура. В задумчивости. Как сказал поэт: “На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн…”
– А думы действительно у меня великие,– ответил Ринтын.– Жену сегодня проводил в родильный дом. Такие дела!
– Кто ж у тебя родился? – оживился Мушкин.
– Да не знаю еще… Утром отвез.
Милиционер отвернул рукав шинели и посмотрел на часы.
– Пора бы,– в задумчивости произнес он.
– Я звонил,– сказал Ринтын,– говорят, еще рано.
– Хотя как сказать. Такое дело… Регулированию не подлежит.– Мушкин наморщил лоб, потоптался на маленькой заледенелой площадке и пригласил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185