Звуков было так много, что казалось, говорила каждая снежинка и звала куда-то самая крохотная звезда. Голоса звали, будили, торопили, и, волнуясь вместе с ними, сердце Солнышкина выталкивало сильные, ритмичные звуки, будто говорило: «Впе-рёд! Впе-рёд! Впе-рёд!» Вперёд к родной земле, вперёд в плавание, всегда и везде вперёд!
Неужели никто этого не слышит? Он оглянулся.
И в этой гулкой тишине что-то вдруг плюхнуло, потом от берега донёсся крик:
— Подождите! Подождите!
И, бросившись к борту, команда увидела, как, сидя на льдине и работая вёслами-руками, к «Даёшь!» гребёт невысокий человечек в нарисованной яркой тельняшке. Морячок догонял свою палубу.
Кино кончилось, а лучи всё летели. Размахивал руками и что-то пытался петь начальник. Но его никто не слышал, так как вся команда под крики «ура!» поднимала на борт верного члена экипажа.
А через несколько минут оба парохода, набирая скорость, быстро шли навстречу вольному океану.
За штурвалом «Даёшь!» что-то напевал ставший на прощальную вахту Бурун.
На штурвале «Светлячка» крепко держал руки Барьерчик.
Выбросив с палубы шпаргалки, Упорный закрашивал в кубрике холодный Уточкин костёр — последний след небывалой зимовки.
За бортом, сталкиваясь друг с другом, качались обломки льдин.
А на носу «Даёшь!» стояли в обнимку Солнышкин, Перчиков и Морячок. Над ними, сообщая что-то таинственное и далёкое, молодо сигналили звёзды, всё сильней и сильней — совсем как молодой капитан — кричал о чём-то родной морозный ветер, и, словно расшифровывая их голоса, Морячок радостно повторял:
— Всё впереди! Всё впереди! Всё впереди!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30