он показался Тимофею тонким и хрупким, как соломинка. Фашист, как и следовало ожидать, опрокинулся от легкого толчка плечом. Чтобы сбить с толку второго и не дать ему стрелять, Тимофей, уже завладев автоматом, перекатился в ту же сторону, сел, увидел этого второго – длинного, с вытянутой смуглой рожей, похожего на румына, – поднял автомат, но выстрелить не успел. Вдруг все пропало.
На этот раз Тимофей очнулся быстро, почти сразу. Уже не притворялся. Тяжело перевернулся на грудь и сел. Перед глазами плыло. И шея казалась деревянной, стянула горло и ни кровь, ни воздух не пропускала.
Фашист, поблескивая фиксами, сидел в той же позе и смеялся. Его куртка была запорошена по всему боку красной глиной. Значит, мне это не почудилось, это было, понял Тимофей и левой рукой осторожно помассировал шею.
– Ты старался карашо. Зер гут! – показал большой палец фашист. – Я довольный. Я отшень довольный… Ты Голиаф. Абер я победил тебя в один удар. Джиу-джитс! Вперьод наука! Мораль: вперьод когда видишь немец – он для тебя либер готт! Нихт поднимай рука контра твой либер готт!..
Фашист не скрывал гордости оттого, что говорит по-русски. Но это давалось ему нелегко. Он сразу вспотел, достал из бокового кармана большущий голубой платок, уже грязный, вытер шею, лоб и особенно тщательно запотевшие глазницы. Заметил, что бок весь в глине, опять рассмеялся и подмигнул Тимофею.
– Я ист дер… учитель. Я люблю давать урок. Ты запоминал майн урок хорошо?
Тимофей кивнул и поглядел на смуглого фашиста. Тот держал карабин под мышкой и ковырял широкими плоскими пальцами в красной пачке сигарет. Значит, он опять вне игры. Если попытаться снова…
Но тут он взглянул на шоссе, и зрелище, которое увидел лишь сейчас – движение фашистской армады, – настолько его шокировало, что на какое-то время он забыл обо всем. Он даже думать не мог толком, смотрел – и все.
Самоходки, танки, машины с солдатами, артиллерия, бронетранспортеры выкатывались из далекого, серого от зноя леса, новенькие и свежевыкрашенные, почти без интервалов, а чаще впритык; колонна выползала, как дождевой червь из рассохшейся земли, и голова этого червя терялась где-то за спиной у Тимофея, в покрытых аккуратными перелесками, распаханных холмах, которыми здесь начинались предгорья Карпат.
Он не испугался. Он только запоминал – это происходило автоматически, помимо его воли, по привычке, выработавшейся тремя годами службы на границе, хотя он понимал, что никуда эти данные сообщить не сможет, – запоминал части, двигавшиеся по шоссе. А те крохи чувств и мыслей, которые, словно оттаивая, начинали в нем шевелиться, находили выход, отдушину в одном слове: «ладно». Тимофей повторял его про себя размеренно, будто медленные капли падали. Это помогало. Давало разрядку. Так одни люди в сходных ситуациях ломают карандаши и палочки, другие считают до десяти или до ста – в зависимости от характера. Тимофей думал: ладно. Ладно – посмотрим; ладно – дайте срок; ладно – мы вам еще такую свадьбу закатим!..
– Ладно, – повторил он вслух.
– Зер гут! – обрадовался фашист. – Слюшай! Я тебя мог – ды-ды-ды – и капут. Абер ты запоминал урок, и я дарю тебе жизнь. Вита нова! Теперь я твой второй муттер. Твой мама. И твой мама говорит тебе: будь слушным.
– Ладно, – повторил Тимофей, чуть повернул голову и увидел, что осталось от их позиции.
– Ты пойдешь плен в либер Дойчланд, в Германия. Германия – о!.. Ты хорошо старался – ты хорошо кушал. Справедлив! У тебя отшень маленький геометрий, – он ткнул пальцем в два малиновых треугольника на петлице Тимофея. – Хорошо! Мало что жалеть. Терпений! – и опять все начинать с айн. Цвай унд драй приходит к тому, кто имеет терпений. Хороший мораль?
– Гут, – сказал Тимофей и вдруг подумал, что еще нынешним утром ему показалась бы нелепой даже мысль о каком бы то ни было разговоре с фашистами. А сейчас не только слушает – делает вид, что соглашается. Он унижен? – да. Побежден? – да. Сломлен и сдался?..
Тимофей снова покосился на окопы. Во время боя и до него он знал, что скорее пустит в себя последнюю пулю, чем сдастся. Но сложилось иначе. Значит, опять кинуться на эту гадину, напроситься на их пулю?
А кто отомстит за ребят?
Другие?
А почему не ты? А почему ты не хочешь оказаться сильней и хитрее своих врагов? – выжить, вырваться и отомстить? Победить, наконец? От какого Тимофея Егорова будет больше пользы: от погибшего гордо, но бесславно и бесполезно или от активного бойца, беспощадного мстителя?..
«Польза». Раз аргументом становится польза, значит где-то не прав, с досадой подумал Тимофей. С досадой на свои минутные колебания, которые и решили все дело: во второй раз он не бросился на фашиста сразу, и все как-то решилось само собой.
В его распоряжении были секунды. Ему было стыдно, что он остался живым – Тимофей победил этот стыд. «Чтобы отомстить, я должен выжить – это он усвоил твердо. – Я должен выжить. Чего бы это мне ни стоило. Любой ценой!..»
Ладно.
– Я сделаю все, как надо, герр капрал. Фашист заулыбался совсем лучезарно.
– Последний совет дер вег… на дорожка… Я залезал твой карман, и – майн готт!! – Он поднял руку, и Тимофей увидал свою кандидатскую карточку. – Ты хотел стать большевик?
«Я должен выжить… любой ценой…» – стучало в мозгу Тимофея.
– Да, – сказал он.
– Глупо! Наш фюрер говорил: большевик – капут. Всех большевик – капут. Ды-ды-ды! – он повел автоматом. – Ты хотел капут?
– Я хочу жить, – сказал Тимофей, почти физически ощущая, как бьется в мозг: ты должен, должен выжить.
– Зер гут! «Хотел» – еще не «был». Это есть нюанс, который тебя спасал. Мы оба забудем этот маленький недоразумений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80