Это были люди, бедствующие на всем пространстве страны, от истоков реки Био-Био до земель у Магелланова пролива. С ними я говорил, им читал стихи, и они слушали меня, стоя в размякшей глине, под проливным дождем, под студеным, пронизывающим ветром Антарктики.
Я был полон воодушевления. Каждый раз сходилось все больше народа, все больше женщин. Меня все чаще пугала и завораживала мысль о том, что будет, если я вдруг стану президентом этой самой строптивой, драматически запутанной, влезшей в долги и, пожалуй, самой неблагодарной республики. Ведь у нас президентов встречают овациями лишь в первый месяц, а терзают – надо не надо – остальные пять лет и одиннадцать месяцев.
Предвыборная кампания Альенде
В один из счастливых дней пришла весть – кандидатом от всего Народного единства станет Сальвадор Альенде. С одобрения моей партии я тотчас снял свою кандидатуру. Это произошло на митинге, где собралась огромная ликующая толпа. Следом за мной выступил Альенде и дал согласие быть кандидатом от Народного единства. Митинг проходил в парке. Люди были везде, где только можно, даже на деревьях. В зеленой листве виднелись головы и ноги. Нашим бывалым чилийцам все нипочем.
Я знал нового кандидата. Мне трижды довелось сопровождать его в предвыборных кампаниях – читать стихи и говорить речи перед людьми, живущими на нашей суровой, вытянутой в длину земле. Три раза подряд – с промежутком в шесть лет – выставлялась кандидатура моего упорного товарища. На четвертый он одержал победу.
Арнолд Беннетт или Сомерсет Моэм – не вспомню, кто из них, – рассказывал, что ему как-то довелось спать в одной комнате с Уинстоном Черчиллем. И вот он своими глазами видел, как Черчилль, еще не очнувшийся толком от сна, протянул руку к ночному столику, взял огромную гаванскую сигару и тотчас закурил ее. Такое может позволить себе пещерный человек, обладающий железным здоровьем.
По своей выносливости Альенде превосходил всех, кто его сопровождал. У него был редкий дар, которому позавидовал бы сам Черчилль: он засыпал сразу, стоило ему только захотеть. Альенде спал глубоким сном, приткнувшись в углу машины, пока мы ехали по бескрайним выложенным землям чилийского севера. Потом вдруг появлялось впереди красное пятно, и через минуту-другую мы видели, что это группа в пятнадцать – двадцать человек: мужчины, женщины, дети; в руках у всех флаги. Машина останавливалась, Альенде тер глаза и выходил к людям, ожидавшим его под отвесными лучами солнца. Они пели вместе чилийский гимн. Потом он произносил выразительную, живую и краткую речь и возвращался в машину, которая увозила нас вперед по бесконечно долгим дорогам Чили. Без всякого труда Альенде снова погружался в сон. Каждые полчаса все повторялось снова: люди, флаги, пение, речь и опять сон.
В те изнуряющие, трудные месяцы Альенде был неутомим: он встречался с тысячами и тысячами чилийцев, пересаживался с автомобиля на поезд, с поезда на самолет, с самолета на пароход, с парохода на лошадь. Те, кто его сопровождал, уставшие, обессиленные, едва поспевали за ним. Когда Альенде стал законным президентом Чили, его потрясающая работоспособность привела к инфаркту его нескольких соратников.
Посольство в Париже
Приступив к обязанностям посла в Париже, я быстро понял, что мне придется дорого заплатить за собственную суетность. Я согласился принять этот пост, не слишком раздумывая, вновь подчинившись велению жизни. Меня радовала мысль, что я буду представлять одержавшее победу народное правительство, которое пришло на смену стольким бездарным и лживым правительствам. А в глубине души пряталось еще и желание войти с полномочиями посла в здание чилийского посольства, где мне пришлось проглотить столько оскорблений в те времена, когда я организовывал отъезд испанских республиканцев в Чили. Все мои предшественники на этом посту так или иначе участвовали в преследованиях, которым я подвергался со стороны правительства: каждый из них приложил руку к тому, чтобы унизить меня, причинить мне зло. И вот теперь преследуемый должен был сесть в кресло своих преследователей, обедать за их столом, спать в их постели и распахнуть окна, чтобы новый воздух мира проник в здание старого посольства.
Но со свежим воздухом все оказалось весьма сложно. Нас с Матильдой обдало салонной затхлостью, едва мы – это было мартовским вечером 1971 года – переступили порог спальни и улеглись на досточтимые кровати, где когда-то встретили свою смерть со смирением или в муках некоторые послы и супруги послов.
В этой спальне вполне можно было поселить воина и заодно его коня. Нашлось бы место, где кормить коня и где почивать воину. Потолки – высоченные, слегка декорированные. Мебель – сплошной плюш цвета сухих листьев, ужасающая бахрома. Словом, все достопримечательности определенного стиля, его роскоши и его увядания. Ковры, которые могли быть красивыми лет шестьдесят назад. А сейчас они приобрели цвет, который бывает у всех затоптанных ковров. И пропитанный нафталином запах ушедших в небытие бесед.
В довершение всего мы встретились с весьма нервозным персоналом, который успел подумать о чем угодно, только не об отоплении гигантской спальни. Мы с Матильдой окоченели от холода в первую ночь, проведенную в посольстве. На вторую ночь отопление заработало, но за шестьдесят лет пришли в негодность фильтры. Вместе с теплым воздухом в спальню проникал угарный газ. Нельзя было жаловаться на холод, но зато у нас стучало в висках, мы испытывали какое-то щемящее чувство тоски – верный признак угара. Пришлось открыть окна и впустить холодный зимний воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133